Большой облом - Владимир Хачатуров

Есть места, о которых хочется забыть немедленно по своем туда прибытии. Казачий Тын, несомненно, относился к этой разновидности населенных пунктов. Грязные немощеные улочки, избоченившиеся мазанки да ветхие заборы, не тронутые зазывными письменами цивилизации («Человеческие детеныши выбирают пепси, поросята – пепсин!»), лишь кое-где кое-как оскверненные нецензурными напоминаниями о половых статях гомо сапиенса (от примеров воздержимся). Словом, сонное болото, в котором все друг друга знают, а невинный вопрос о такси, ночном клубе или массажном заведении вызывает натянутые усмешки уязвленного самолюбия. Только в центре городка, где вздымаются в небеса (или, попросту говоря, торчат) двухи трехэтажные коробки угрюмых зданий горсовета, дома культуры, гостиницы и торгового центра чувствуется что-то похожее на оживление, в основном благодаря немытым личностям в отрепьях с постоянными слезливыми просьбами на языке, да картинно разодетым казакам, чинно курсирующим между пивной и тем, что здесь именуется рестораном – мрачным неопрятным заведением, занимающим половину первого этажа гостиницы, перекрещенной местными остряками из скромного «Колоса» в гранд-отель «Колоссаль». Казаки, ясен корень, не просто так без дела слоняются, но несут неусыпную вахту, зорко высматривая приезжих на предмет проверки гостевой визы, то есть официального разрешения на право пребывания в этом благословенном богами парадизе.

Единственной достопримечательностью, кроме моря с галечным пляжем, считается ветхая деревянная церквушка, трижды на дню сзывающая свою немногочисленную паству на молитву. Здесь-то, в мистическом сумраке храма, озаренном смиренными огоньками свечечек-заступниц, челобитниц да ручательниц, и заприметил Аникеев с профессиональной зоркостью мента чей-то до икоты знакомый профиль. Ловко прикрываясь зажженной свечой, подобрался поближе к заинтересовавшему его объекту. Икота его не обманула, – Кульчицкий! Что могло понадобиться этому блистательному плейбою в этом облезлом городишке?

Взгляд неподвижный, темные круги под глазами: молится или замаливает?.. Пчелиный рой тревожных предчувствий всколыхнулся, снялся с места и беспорядочно заметался в ментальных пространствах сыщицкой души. Аникеев подкрался к коленопреклоненному объекту почти вплотную.

Судя по долетавшим обрывкам сосредоточенного шепота, объект пребывал в таком подавленном состоянии, инда Богом был недоволен, о чем, не чинясь, прямо так ему и заявил: «Господи! ты меня огорчаешь!» После чего переключил свое молитвенное внимание на икону Богоматери, слезно прося ее наставить своих мужчин – Отца, Сына и Святого Духа на путь истинный, «впрочем, не как я, но как Ты, Святая Дева Мария хочешь, аще бо Ты не предстояла молящи, кто бы нас избавил от толиких бед…» Тут Аникеев, заметив слезу, с торжественной неторопливостью выкатившуюся из глаз молящегося, устыдился и, пятясь, вышел вон.

Церковь стояла на скрещении четырех улиц – имени Ленина, Калинина, Второй Пятилетки и XXV съезда КПСС. Все четыре, начинаясь с задворок, огородов и выпасов, вели, петляя и перепутываясь, к храму. Кроме храма, на площади, местами сохранившей следы былого асфальтового великолепия, располагались большой неухоженный амбар городской библиотеки и саманный сарай бывшей рабочей столовой, ныне гордо именующейся шинком. С торцевой стороны шинка имелось нечто вроде террасы, увитой редким плюшем. Туда-то и направил свои стопы Аникеев, проницательно рассудив, что с этой позиции ему будет и паперть храма прекрасно видна, и сам он останется незамеченным.

На террасу можно было попасть только пройдя через зал, моментально обдавший изнеженного южноморца до изжоги памятной атмосферой молодости: вонь, пьянь, дым, гам, антисанитария, непролазный мат, красные потные физиономии завсегдатаев, измызганные передники толстух-официанток… Даже самого распоследнего пошиба забегаловка в Южноморске, в которой подают жигулевское пиво и контрабандный осетинский спирт, в сравнении с этим гадючником показалась бы образцовым пищеблоком санатория для туберкулезных детей. На какое-то мгновение Аникеев засомневался: не слишком ли много жертв требует от него его профессия? С одной стороны, конечно, спору нет, сыщицкое дело есть настоящая творческая работа, сродни сочинению музыки или живописанию картин, а с другой, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, так золотарям позавидуешь… Но стоило ему, выйдя на терраску, вдохнуть чистого, приправленного морской солью воздуха, как минутная слабость моментально прошла, будто бы и не было ее. А если все же была, то не с ним – испытанным борцом с нарушителями закона, а с кем-нибудь другим, кто ни борьбой не испытан, ни испытаниями на борьбу не воодушевлен.

На террасе, как ни странно, народу оказалось негусто. Из шести столиков заняты только три. Аникеев быстро прикинул, какой из свободных столиков отвечает его требованиям, и немедленно занял его.

– Мужчина, угостите сигареткой.

Аникеев обернулся. Перед ним покачивалась молодая деваха со следами дружеского мордобоя на распухшей личности. Ее кокетливая улыбка по недостатку зубов казалась зловещей. Сыщик молча протянул ей пачку «Camel».

– А можно две?

– Можно, только не борзеть, – Аникеев с трудом освежал в памяти былые ухватки патрульного.

– Поял, начальник, – козырнула деваха, ретируясь к своему столику, к соответствующей компании себе подобных. Аникеев вновь сосредоточил внимание на церковной паперти, заметив, как засуетились нищие в предвкушении подаяний. Очевидно, служба подходила к концу…

– Заказывать чего будем али как?

Официантка смотрелась немногим краше девахи. Правда, солиднее. Примерно в полтора обхвата.

– Бутылочку «Туборга» и пакетик фисташек, – бросил Аникеев первое, что пришло в голову.

– Чиво?!

– Пива с орешками, – отмахнулся Аникеев, увидев, что из церкви потянулись молящиеся.

Кульчицкий в своем скромном белом костюмчике от Диора выделялся в группе богомольцев как дед мороз в роте зулусов. Нищая братия так и бросилась ему в ножки, скуля от отчаяния и усердия. Аникеев брюзгливо скривился. Как и все южноморцы, он давно отвык от такого рода сцен, унижающих человеческое достоинство. Южноморские отбросы общества были, в отличие от местных, преисполнены такой сословной спеси, что порою даже позволяли себе давать сдачу с милостыни, – если почему-либо сочтут, что их сердечная благодарность с положенными по тарифу пожеланиями обильных благ, окажется заведомо выше поданного номинала. (Следует, впрочем, учесть, что южноморская соль земли меньше пяти долларов не принимает. При этом обожает смущать скудных рукой благотворителей ехидными репликами вроде: «Сударь, вы баксик уронили!» – оправдывая свою гордыню расхожей сентенцией: профессионалы стоят дорого.)

– На! – гаркнула официантка, брякнув о стол кружкой, полной пивной пены.

– А фисташки? – пролепетал ошарашенный Аникеев.

– Там, – нагло ухмыльнулась официантка, – в пиве, согласно заказа.

– Я к этому пойлу не притронусь и платить за него не буду! – вспылил развращенный южноморским сервисом сыщик.