Ингвар и Ольха - Юрий Никитин

Она как наяву увидела курчавые черные волосы на его широкойгруди, смутилась, негодующе фыркнула и пришпорила коня. Рудый косился весело,матерого воеводу что-то забавляло.

Ингвар все посматривал в сторону веси, наконец не выдержал:

– Почему везде костры?.. В каждом капище!

Ольха знала, но смолчала, еще не так поймет ее готовностьчто-то объяснять, а ответил все знающий Рудый:

– День Симаргла… Огни должны гореть три дня и три ночи.Просят, чтобы боги дали урожай и… ну народ!.. чтоб еще и сохранили.

– А это зачем? – удивился Ингвар.

– А у них треть урожая остается в поле. А то, чтозасыплют в амбары, мыши разворуют… Ты забыл, в какой мы стране!

Ольха разозлилась, лучше бы ответила сама, но возразить неуспела: наперерез волхвы в сопровождении целой толпы радостно галдящего народавели двоих детей в длинных рубашонках. Чисто вымытые волосы падают на узкиеплечики, на детских головках цветы, сами дети торжественно держат в ручонкахпучки цветов и ароматных листьев. Волхвы били в бубны, гнусаво ревели вогромные рога. Народ выкрикивал имя Симаргла, еще каких-то богов илиправителей, все одеты празднично, веселы, радостно возбуждены.

Русы проехали мимо шагом, чтобы не стоптать на теснойдороге, Ингвар со злостью оглянулся:

– Дикие нравы у этих полян! Как можно детей…

Ольха вскипела, в ее племени тоже раз в год приносили вжертву двух младенцев, мальчика и девочку. Все знают, что это необходимо. Чтозначит жизнь двух малышей в сравнении с существованием всего племени?

– Боги требуют, – возразила она зло. – Разверусы не приносят жертв? Или ваши боги только травку щиплют?

Это было оскорбление. Ингвар сдавил от гнева коленями бокаконя, тот захрипел, зашатался на скаку. Ингвар поспешно расслабил мышцы,потрепал по шее, извиняясь. На Ольху прорычал так, что отшатнулась, показалось,что укусит:

– У нас свирепые боги! Потому берут только взятых вжарком бою. Мужчин, а не младенцев, что муху не обидят. А у ваших богов,наверное, зубов уже нет? Крепкие мужские жилы не угрызут?

Дрожащим от злости голосом она уела:

– Откуда же берете мужчин, если рабов не держите?

Конь воеводы уже пришел в себя, скакал ровно, только косилсяна хозяина налитым кровью глазом. Ингвар бросил резко, не глядя в ее сторону:

– Всегда можно сделать набег на соседей. К тому жеможно найти в своем племени.

– Соплеменников? Ага, все-таки своих?

– Они уже не свои, если преступившие… э-э… преступники.Изгнанные из племени, из гоев, зовутся изгоями. Да еще извергнутые из народаидут в жертву.

– Изверги?

– А чего их жалеть? И в другое племя принесут беду. Авот ваши везде заразу разносят!

Она прикусила губу, не желая спорить с врагом. Ибо споритьдальше – давать ему хвастать своими богами и обычаями. Честно говоря, тоже бы сбольшей охотой в жертву богам отдавала преступивших обычаи, преступников, чемневинных младенцев. Из которых, возможно, выросли бы ценные для племенивеличайшие герои, богатыри, мудрецы. Но не может же быть, чтобы у проклятыхрусов обычаи были справедливее! Этого не может быть уже потому, что они русы, ане древляне.

И все-таки Ингвар скакал с ощущением радости. Сам удивился,такое случалось редко. А тут и вчера, и позавчера, и сегодня! Даже эти схваткис древлянкой портят настроение ненадолго. Все залито солнцем, лес подступает кего кремлю все ближе, давит ивняк, заросли малины, сладкие ягодники…

Когда пришли русы, здесь по всей округе стояли только черныестога сена, попревшие, с просевшими, как у больных псов, спинами. От деревьевостались одни черные пни, поляне по лени ни за хворостом далеко от дома неуйдут, ни за бревном. Даже погадить норовят с крыльца. Только у них придуманапозорнейшая сказка про дурака и щуку.

Да, он запретил под угрозой меча вырубать лес у околицы,когда за сотню шагов дальше ждут валежины: сухие настолько, что стукни – пойдетзвон, прожаренные солнцем, смолистые, как только не загораются сами по себе.Запретил рубить малинники, заросли брусники, голубики, орешник… Ему, привыкшемук голым скалам, любое дерево все еще кажется ценностью. Так и не привык кбезалаберности полян, как и других людей славянского корня.

Редкий лесок кончился, за широкой поляной темнела густаядубрава. Дорожка с готовностью ныряла под надежную тень. Кони шли лихимнаметом. Дубы стояли порознь. Каждый требовал себе простор; ни сушин, нивалежин, все подбирают весяне, даже кустов нет – дубы их не любят, глушатсразу, и так хорошо нестись в напоенном лесными запахами чистом воздухе,слышать дробный перестук копыт…

Ольха выпрямилась в седле, глухо вздохнула. Она поймала насебе странный взгляд Ингвара. Воевода все видел и замечал, где бы ни находился,а Рудый в это время весело заорал:

– Вот они!

– Где? – спросил Ингвар.

– В лес смотри, а не на невесту!

Далеко в просветы между деревьями виднелся крытый возок. Помере того как неслись ближе, видели, что Олег оказался прав. Певцы свалились,едва выбрались из терема в лесную тень. Коней кое-как распрягли, седлапобросали в беспорядке, сами свалились тут же, спали, безобразно раскидавшись…Костер догорал, а рядом дымился сапог, от которого осталась одна подошва.Видать, уголек стрельнул из костра, а вытряхнуть уже было некому.

Ингвар не слезал с седла, смотрел брезгливо. Его рука самавытащила плеть. Рудый покачал головой, спрыгнул. Певец, который так поразилвсех, как вполз из последних сил в кусты, так и застрял там. Из-под низкихветок несло тяжелым запахом браги и блевотины. Еще двое спали под телегой,примета степняков: в голой степи только под телегой можно найти защиту отжгучего солнца.

Рудый вытащил за ноги певца, тот не шелохнулся. Лицо отперепоя было мертвенно-бледным. Рудый презрительно усмехнулся. Мужчины, а пьюткак отроки. То ли дело старшие дружинники. Кувшин вина выпьет, а потом с тем жекувшином на голове спляшет – не уронит!

Он потряс за плечо:

– Эй, отец!

Ингвар что-то процедил сквозь зубы, не мог видеть такогопанибратства, слез с коня и увел пастись на край поляны. Ольха тоже спрыгнула,и он, Ингвар, взял ее коня под уздцы, отвел к своему, привязал, принялсярасседлывать. У нее от изумления глаза полезли наружу, как у сытого рака, носдержалась, пусть все так, как будто так и надо, а сама пошла к костру. Тлеющиеугли нехотя приняли оставшиеся хворостины, шипели, будто тех мочили во всехводах северного моря. Одна хворостинка наконец занялась слабыми огоньками, а отнее пламя переползло на остальные.

Рудому удалось пробудить певца, а его спутников он растолкалуже ногами. Сонные, испуганные, они сидели на земле, очумело таращили глаза,даже не пытаясь подняться. Судя по их виду, земля под ними еще плыла и качаласьво все стороны, а воевода то вырастал до размеров велета, то измельчался так,что исчезал вовсе.