Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

Как бы то ни было, важнейшее сражение гражданской войны было выиграно «контрактниками» Цезаря (с ним или без него — неважно). А за стенами Утики — последнего оплота римской «свободы» и республики — ждал своей участи «помпеянский» гарнизон во главе с непримиримым Марком Порцием Катоном.

11. О Катоне и Антикатоне

Одержав решительную победу в генеральном полевом сражении, решившем судьбу римской Африки и вассального Нумидийского царства, Гай Юлий возобновил осаду Тапса, и в скором времени город был взят. Затем Цезарь во главе четырех легионов и всей своей конницы двинулся на Утику. «Потомок Венеры» очень надеялся взять Катона живьем. Но Марк Порций не пожелал доставить диктатору этого удовольствия. Незадолго до появления «цезарианцев» под стенами Утики, старый недруг Цезаря, получивший известие о поражении армии «помпеянцев» при Тапсе, закололся, рекомендовав предварительно своим еще уцелевшим к тому времени соратникам примириться с победителем. Вот так! С одной стороны: «Умираю, но не сдаюсь!», с другой: «Сила солому ломит…»

Победитель был очень недоволен таким исходом своего многолетнего противоборства с Марком Порцием. Если верить Плутарху Херонейскому, Цезарь якобы воскликнул: «Катон, мне ненавистна твоя смерть, ибо тебе было ненавистно принять от меня спасение». Впрочем, прославленный в веках биограф, очевидно, сомневался в искренности Гая Юлия, который мог теперь, над телом своего непримиримого врага, погибшего от собственной руки и переставшего представлять для Цезаря опасность, сколько угодно упражняться в красноречии и лить крокодиловы слезы (легенду о которых он наверняка услышал в «медовые» месяцы своего пребывании на нильских берегах — возможно, из коралловых, зовущих к поцелуям уст египетской царицы Клеопатры).

Последовав примеру Марка Порция, покончили с собою и другие предводители республиканцев — царь (хорош республиканец!) Юба, Петрей и Афраний. Но по поводу их самоубийства Цезарь никак не высказался, молча приняв его к сведению, как данность. Многих пленных командиров «помпеянцев» он приказал казнить без суда.

Вопрос, как поступил бы Гай Юлий с Катоном, попадись тот ему в руки живым, остается, так сказать, отрытым по сей день. Вне всякого сомнения, пленение Марка Порция стало бы для Цезаря величайшим триумфом, а помилование Гаем Юлием своего величайшего (после Помпея) врага — наиболее наглядным и выигрышным с пропагандистской точки зрения проявлением «клементии» Цезаря и magnitudo animi, величия души победоносного диктатора, привыкшего… как там написано у старика Вергилия?… Правильно! «Милость покорным являть и смирять войною надменных!»

Впрочем, вероятность согласия Катона принять от «запятнанного кровью сограждан тирана» столь унизительную для него, идейного тираноборца, милость, представляется автору настоящего правдивого повествования крайне маловероятной. С другой стороны, в бурной биографии главного героя этой книги можно найти немало примеров, когда он, после очередной победы, и не вспоминал о, несомненно, присущем его натуре милосердии, неизменно отдавая предпочтение соображениям общественной (понимай: государственной) пользы и целесообразности, или, по-латыни — ratio status….

В лице Катона Младшего (прозванного посмертно, по месту своего самоубийства, Утическим), римское «общее дело» (именно так переводится с латыни на русский слово «республика») утратило своего последнего идеолога. Этот выдающийся, при всех своих слабостях (присущих каждому живому человеку, ибо «един Бог без греха»!) представитель и защитник, если не сказать — воплощение «римской свободы», то есть — римского аристократического «свободного государства», сражался, как мечом духовным, так и мечом железным, за исторически обреченное дело. Катон вел эту непримиримую «борьбу с тиранией» словом и делом столь «непокобелимо»-догматично и столь непробиваемо, несокрушимо узколобо, что не оставлял ни у кого ни малейших сомнений в полном отсутствии у него представлений о велениях времени и требованиях исторической необходимости. Своим самоубийством, несомненно, честный в своей непреклонности, упорстве и жестоковыйности старый упрямый ревнитель принципов облагородил память о себе и о защищаемом им до последнего вздоха безнадежном деле, став для потомства символом свободолюбия и морально-нравственной цельности натуры.

Первым придал образу Катона Утического символический характер не кто иной, как Цицерон. Марк Туллий сочинил восторженное похвальное слово, прямо-таки гимн, самоубийце Марку Порцию, описав славные деяния Катона Младшего, преображенные его пером и озаренные почти божественным сиянием. Этот поступок, несомненно, потребовал от Цицерона изрядного мужества. Он, человек, совсем недавно помилованный и даже приближенный к себе Цезарем, осмелился прославить пером злейшего недруга столь снисходительного к нему, Марку Туллию, диктатора! Хотя, как сообщают некоторые источники, написать посмертный панегирик Катону боязливого от природы Цицерона побудил Брут — племянник и зять самоубийцы. К тому же решение Марка Туллия сочинить post mortеm похвалу Марку Порцию могло свидетельствовать об угрызениях совести, испытываемых вечно колеблющимся «Отцом Отечества». Возможно, светлый образ непреклонного и цельного Катона воспринимался как молчаливый укор «идеологически нестойким» консуляром, не случайно получившим от современников насмешливо-презрительное прозвище «трансфуга» (или, по-русски, «перебежчик»). Цицерон, конечно, знал, чем он рискует, сочиняя панегирик. Цезарь, как правило, достаточно болезненно реагировал на подобные косвенные, но достаточно прозрачные, выпады в свой адрес. Он с трудом переносил упреки, нападки и издевки, и не всегда у Гая Юлия хватало силы воли сделать хорошую мину при плохой игре, хотя именно этого от него ожидали привычные к клевете и сплетням граждане «Вечного Города».

Тем не менее, Цицерон отделался, можно сказать, «легким испугом». Диктатор несколько снял остроту сделанного Марком Туллием явно политического выпада в адрес «потомка Венеры», придав происходящему характер чисто литературного «состязания на ниве изящной словесности». Цезарь не поленился сочинить, в противовес панегирику Цицерона, свой собственный памфлет под названием «Антикатон», в котором, в типичном стиле инвективы, перечислил все, вплоть до самых грязных и сомнительные с точки зрения достоверности, слухи и сплетни о самоубийце, которые только смог отыскать (или которые смогли ему доставить информаторы). Самая главная особенность вышедшего из-под пера Цезаря памфлета заключалась в том, что Гай Юлий противопоставил в нем Катону никого иного, как восславившего Катона «Отца Отечества» Цицерона, чьи заслуги перед Римским государством и чье красноречие Цезарь удостоил в своем «Антикатоне» всяческих похвал. Весь Рим откровенно злорадствовал. Оба сочинения стали подлинными бестселлерами (выражаясь современным языком). Да и могло ли быть иначе? Разве мог спор двух выдающихся деятелей своей эпохи — победителя Катилины и победителя Помпея — о третьем, столь же выдающемся, остаться без внимания широкой читательской аудитории? Ведь тогдашние римляне (естественно, если они были грамотны) считались «самым читающим народом» Экумены…Нам, людям XXI столетья, остается только сожалеть о том, что ни сочинение Цицерона, ни сочинение Цезаря о Катоне до нас не дошло…

Цицерон положил начало прославлению добровольно ушедшего в мир иной, не желая дальше жить на этой земле под гнетом тирании, идейного вождя республиканской партии. Прославлению