Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

Во время сатьяграхи в Южной Африке я стал по-другому одеваться, чтобы быть похожим на законтрактованных индийцев, и даже в Англии, находясь дома, в помещении, носил тот же костюм. В Бомбей я прибыл в катхияварской одежде; это были рубашка, дхоти, плащ и белый шарф, изготовленные из индийских тканей. Поскольку я собирался ехать из Бомбея третьим классом, я решил, что шарф и плащ будут лишними, а потому отказался от них и приобрел за восемь или десять анн кашмирскую шапку. Человек, одетый подобным образом, наверняка сошел бы за бедняка.

Из-за свирепствовавшей тогда чумы все пассажиры третьего класса проходили обязательный медицинский осмотр в Вирамгаме или Вадхване — точно уже не помню, где именно. Меня слегка лихорадило, и инспектор, измерив мне температуру, попросил меня непременно явиться к начальнику медицинской службы в Раджкоте, а затем записал мое имя.

Вероятно, кто-то рассказал о том, что я буду проезжать через Вадхван, поскольку портной Мотилал, один из видных общественных деятелей города, встретил меня на вокзале. Он рассказал мне о таможне в Вирамгаме и о тех трудностях, с которыми приходится сталкиваться пассажирам из-за нее. Так как меня лихорадило, я не хотел разговаривать и лишь коротко спросил:

— Вы готовы сесть в тюрьму?

Я принял Мотилала за одного из тех прытких молодых людей, которые не думают, прежде чем что-то сказать. Но Мотилал не был таким. Он осторожно ответил:

— Мы, разумеется, пойдем в тюрьму, но только если вы поведете нас. Как катхияварцы мы имеем на вашу поддержку право. Конечно, это не значит, что мы хотим задержать вас здесь, но обещайте непременно остановиться у нас на обратном пути. Вам понравятся дела и взгляды здешней молодежи. Вы можете положиться на нас.

Мотилал заинтриговал меня. Пришедший с ним товарищ похвалил его:

— Наш друг всего лишь портной. Но он так хорошо справляется со своими обязанностями, что, работая всего по часу в день, имеет пятнадцать рупий в месяц. Ему этого вполне достаточно. Остальное свое время он посвящает общественной деятельности. Мы образованнее его, но тем не менее он руководит нами, заставляя нас устыдиться своей образованности.

Позже я лучше узнал Мотилала и понял, что в этих похвалах не было преувеличения. Раз в месяц он на несколько дней оставался в недавно созданном ашраме, чтобы учить детей портняжному делу и самому обшивать обитателей. Со мной он нередко говорил о Вирамгаме и невыносимых трудностях пассажиров. В расцвете молодости его сразила неожиданная болезнь, и его смерть стала настоящей трагедией для общественной жизни Вадхвана.

После прибытия в Раджкот я уже на следующее утро явился к начальнику медицинской службы. Мы были знакомы. Он разозлился на инспектора, хотя и совершенно напрасно — инспектор всего лишь исполнял свои служебные обязанности. Меня он не знал и не мог поступить иначе. Тем не менее начальник настоял на том, чтобы инспектор сам посетил меня.

Медицинский осмотр пассажиров третьего класса действительно необходим в подобных ситуациях. Какое бы положение в обществе ни занимал человек, если он предпочитает путешествовать третьим классом, он обязан добровольно подчиняться правилам, а чиновники должны оставаться непредвзятыми. Но мой опыт показал, что эти чиновники относятся к пассажирам третьего класса не как к людям, а как к стаду овец: разговаривают с ними презрительно и не желают отвечать им или объяснять что-либо. Пассажиру третьего класса приходится повиноваться чиновнику, словно хозяину, и чиновник может безнаказанно раздавать пассажирам затрещины и вымогать деньги, а билет отдать, только помучив человека как следует или даже заставив его пропустить свой поезд. Все это я видел своими глазами. Ситуация не улучшится, пока образованные и богатые люди не откажутся от недоступных беднякам удобств и не станут ездить третьим классом, чтобы искоренить царящие в нем грубость и несправедливость, вместо того, чтобы избегать их.

Когда бы я ни приехал в Катхиявар, я постоянно слышал жалобы на таможню в Вирамгаме, а потому решил сразу же воспользоваться предложением лорда Уиллингдона. Я собрал и прочитал всю информацию по этому вопросу, убедился, что жалобы пассажиров обоснованны, и вступил в переписку с правительством Бомбея. Я встретился с личным секретарем лорда Уиллингдона и самим его превосходительством. Последний выразил сочувствие, но возложил вину на Дели.

— Если бы это было в наших силах, мы бы уже давно ликвидировали кордон. Вам следует обратиться к правительству Индии, — сказал мне секретарь.

Я снесся с правительством Индии, но не добился никакого ответа, кроме уведомления о получении моего письма. Дело сдвинулось с мертвой точки, только когда позже я получил возможность встретиться с лордом Челмсфордом. Я изложил ему все факты, и он был искренне изумлен. Он ничего об этом не знал. Внимательно выслушав меня, он сразу запросил по телефону документы по Вирамгаму, после чего пообещал ликвидировать кордон, если у таможенных властей не найдется внятных аргументов в его защиту. Через несколько дней после нашего разговора я прочитал в газетах о ликвидации вирамгамского таможенного кордона.

Я посчитал, что это событие принесло в Индию подлинную сатьяграху, поскольку во время нашей беседы секретарь бомбейского правительства неодобрительно отозвался о моей речи в Багасре (Катхиявар), в которой я упомянул сатьяграху.

— Это была угроза? — спросил он. — И неужели вы думаете, что могущественное правительство отступит перед угрозами?

— Это не угроза, — ответил я. — Это урок людям. Мой долг состоит в том, чтобы предлагать народу любые законные средства, которые могут облегчить его участь. Нация, стремящаяся к самоуправлению, обязана знать все пути к свободе и методы ее достижения. Насилие обычно становится самой крайней мерой. Сатьяграха, напротив, является ненасильственным методом. Я считаю своим долгом объяснять людям, как им пользоваться и каковы его пределы. Я нисколько не сомневаюсь в могуществе британского правительства, но я не сомневаюсь и в том, что сатьяграха имеет право на существование.

Секретарь, умный человек, только покачал головой и сказал:

— Что ж, поживем — увидим.

Из Раджкота я отправился в Шантиникетан. Преподаватели и ученики окружили меня заботой. Их прием был исполнен простоты, вкуса и любви. Там я впервые встретился с Какасахибом Калелкаром.

Я не знал, почему Калелкара прозвали «Какасахибом». Только позже я выяснил, что Кешаврао Дешпанде, который стал мне близким другом в Англии, прежде возглавлял школу в княжестве Барода, называвшуюся «Ганганатх Видиалайя», и начал давать учителям такие имена, чтобы поддерживать в школе семейную атмосферу. А потому Калелкар, преподававший там, получил имя Кака (буквально: дядя по отцу), Пхадке прозвали Мама (буквально: дядя с материнской стороны), а Харихар Шарма стал Анна (брат). Похожие имена были даны и всем остальным. Анандананд (Свами) как друг Каки и Патвардхан (Аппа) как друг Мамы позже присоединились к семье, и все они со временем один за другим стали моими товарищами. Сам Дешпанде получил прозвище «Сахиб». Когда же школу Видиалайя пришлось закрыть, эта «семья» тоже распалась, но ее бывшие члены сохранили духовную связь и полученные имена.