Моя жизнь, или История моих экспериментов с истиной - Мохандас Карамчанд Ганди

До Кальяна мы добрались смертельно уставшими. Я и Маганлал сумели кое-как помыться, воспользовавшись станционным водопроводом. Когда я уже собирался набрать воды и для жены, ко мне подошел Каул — один из членов общества «Слуги Индии». Он тоже направлялся в Пуну и предложил моей жене пройти в туалетную комнату в вагоне второго класса. Я колебался, не зная, принять ли его любезное предложение. Я знал, что моя жена не может пользоваться туалетом второго класса, но в конце концов решил отойти от своих принципов. Я понимаю, что этот поступок не к лицу приверженцу истины. Кастурбай не особенно рвалась принять душ, но простая забота супруга о жене в тот раз победила любовь к истине. «Лик истины прячется за золотой вуалью майя (иллюзии)», — сказано в Упанишадах.

По прибытии в Пуну и после всех церемоний шраддхи, мы стали осуждать будущее общества «Слуги Индии». Стоило ли мне вступать в общество? Для меня эта тема была весьма деликатной. Пока был жив Гокхале, мне не приходилось добиваться, чтобы меня приняли. Я мог просто подчиняться его желаниям, что мне очень нравилось. Пускаясь в плавание по бурному морю индийской общественной жизни, я нуждался в опытном лоцмане. Я нашел его в Гокхале и чувствовал себя вполне уверенно под его защитой. Но теперь, когда его не стало, я был один и посчитал своим долгом вступить в общество. Я подумал, что дух Гокхале будет рад этому, а потому больше не колебался и твердо решил добиться приема.

Большинство членов общества в тот момент как раз находилось в Пуне. Я поговорил с каждым и постарался развеять их сомнения. Я сразу заметил, что у них не было единого мнения относительно меня. Одни выступали за то, чтобы принять меня, другие противились этому. Я знал, что все они относятся ко мне с одинаковой симпатией, но, вероятно, их забота о благополучии общества взяла верх над любовью ко мне или, по крайней мере, не уступала ей. Потому мы никогда не спорили ожесточенно и обсуждали лишь принципиальные вопросы. Те члены, которые не хотели принять меня, утверждали, что наши взгляды слишком разные; эти люди опасались, что мое членство поставит под угрозу цели отцов общества. Естественно, этого они допустить не могли.

После продолжительных дискуссий мы решили отложить решение вопроса на неопределенное время.

Домой я вернулся в сильном волнении. Правильно ли быть принятым в общество большинством голосов? Не будет ли это противоречить моей преданности Гокхале? Я отчетливо понимал, что вопрос о моем приеме может расколоть общество. А посему, думал я, лучше всего отозвать свое заявление о приеме и не ставить противников моего членства в неловкое положение — так я докажу свою преданность и обществу, и Гокхале. Решение это неожиданно промелькнуло в моей голове, и я сразу же написал письмо мистеру Шастри с просьбой вообще не созывать отложенного собрания. Те, кто был против моего членства, по достоинству оценили мой шаг. Я помог им избежать неловкой ситуации и укрепил связывавшие нас узы дружбы. Отзыв заявления был тем поступком, который совершил бы только истинный член общества.

Теперь я знаю, насколько верным было решение отказаться от формального членства. Позиция тех, кто возражал против моего приема, оказалась полностью оправданной. Жизнь показала, что наши мнения относительно основополагающих принципов действительно слишком разные. Впрочем, все это не настроило нас друг против друга. Мы остались братьями по духу, а резиденцию общества в Пуне я продолжил посещать.

Хотя формально я не стал членом общества, я всегда оставался им духовно. А духовные отношения ценнее физических. Физические отношения, лишенные духовной составляющей, — это тело, лишенное души.

Затем я отправился в Рангун, чтобы встретиться с доктором Мехтой, и по дороге остановился в Калькутте. Там я стал гостем ныне покойного бабу Бхупендраната Басу. Вот где бенгальское гостеприимство показало себя во всем своем великолепии. В те дни я соблюдал строгую фруктовую диету, и все доступные в Калькутте фрукты и орехи были мне немедленно предложены. Женщины семьи проводили бессонные ночи, очищая для меня орехи. Из свежих фруктов были приготовлены самые немыслимые лакомства. Множество деликатесов готовили для моих спутников, в числе которых был мой сын Рамдас. Как бы ни радовало меня подобное волшебное гостеприимство, мысль о том, что все домочадцы так старательно ублажают двух или трех гостей, казалась мне невыносимой. Но избежать столь смущавшего меня внимания было невозможно.

В Рангун я отправился палубным пассажиром парохода. И если в доме Басу нас смущал избыток внимания, то на борту приходилось мириться с самым пренебрежительным отношением к элементарным удобствам палубных пассажиров. Так называемая ванная комната была очень грязной, а в туалете стояла отвратительная вонь. Чтобы воспользоваться им, приходилось обходить лужи мочи и кучи испражнений или перепрыгивать их.

Нормальный человек не мог этого вынести. Я поговорил с капитаном, но безуспешно. Сами пассажиры усугубляли свое положение, пренебрегая элементарными правилами гигиены. Они плевали на палубу там, где сидели, выбрасывали остатки еды, пережеванного бетеля и табака. Шум стоял невероятный, и каждый норовил как можно свободнее расположиться, причем его багаж нередко занимал больше места, чем он сам. В таких условиях мы провели два дня.

По прибытии в Рангун я написал письмо агенту пароходной компании, изложив все факты. Благодаря этому письму и вмешательству доктора Мехты наше обратное путешествие на палубе судна оказалось весьма сносным.

В Рангуне моя фруктовая диета снова стала источником беспокойства для хозяина. Но поскольку дом доктора Мехты я мог считать своим собственным, в моих силах было несколько умерить пыл хозяина. Однако при этом я не ограничивал себя в количестве пищи, а потому не мог отказаться от предлагаемых мне различных блюд. Ели мы всякий раз в разное время. Я, конечно, предпочитал есть до заката, но на самом деле мы садились ужинать не раньше восьми или девяти часов вечера.

Тот год, 1915-й, был годом праздника Кумбха, проводившегося в Хардваре один раз в двенадцать лет. Я не стремился принять в нем участие, но мне хотелось встретиться с махатмой Мунширамджи, находившимся тогда в своей гурукуле. Общество Гокхале прислало группу добровольцев для служения на празднике. Пандит Хридаянат Кунзру руководил группой, а ныне покойный доктор Дев взял на себя все санитарные обязанности. Меня попросили отправить им в помощь несколько человек из Феникса, и потому Маганлал Ганди приехал раньше меня. По возвращении из Рангуна я присоединился к ним.

Поездка из Калькутты в Хардвар выдалась особенно тяжелой. Порой в купе пропадал свет. В Сахаранпуре нас затолкали в вагоны для перевозки скота. В них отсутствовали крыши, и под жарким полуденным солнцем над головой, сидя на раскаленном железном полу, мы чуть не поджарились. Но даже сильная жажда в таком суровом путешествии не могла заставить правоверных индусов пить воду, если они считали ее «мусульманской». Они ждали, пока не получали «индусскую» воду. Хотя надо отметить, что это были те же самые рьяные индусы, которые без колебаний и раздумий во время болезни пьют вино и мясной бульон, прописанные врачом, и не интересуются, какой фармацевт дает им воду — мусульманин или христианин.