Пелагия и красный петух - Борис Акунин

– Кто, Магеллан? У нас нет начальников, мы всеравны. Просто он опытный. И в Палестине бывал, и вокруг света плавал – его заэто Магелланом прозвали. Он знаете какой? – в голосе голоногой барышнизазвучало неподдельное восхищение. – С ним ничего не страшно! Его «опричники» вПолтаве убить хотели – за то, что он еврейскую самооборону устроил. Онотстреливался! Его теперь полиция ищет! Ой! – Барышня испугалась, что сболтнулалишнее, и прижала пальцы к губам, но Пелагия сделала вид, что про полицию нерасслышала или не поняла – известно ведь, что монашки глуповаты и вообще не отмира сего.

Девушка тут же успокоилась и как ни в чем небывало застрекотала дальше:

– Это Магеллан про Город Счастья придумал. Инас всех собрал, и деньги раздобыл. Целых тридцать тысяч! Представляете? Он ихв Яффу перевел, в банк, только на дорогу нам оставил, по восемь копеек начеловека в день.

– Почему только восемь? Это же очень мало.

– Колизей (он студент историческогофакультета), – девушка показала на одного из молодых людей, невообразимо тощегои сутулого, – подсчитал, что именно такой суммой – конечно, если перевести нанынешние деньги, – обходился хлебопашец во времена царя Соломона. Значит, и намдолжно хватить. Мы ведь теперь тоже хлебопашцы. А деньги нам в Палестине понадобятся.Нужно покупать скот, осушать болота, строиться.

Пелагия посмотрела на заморыша Колизея. Как жетакой будет мотыгой махать или за плугом ходить?

– А почему «Колизей»? Не такой уж он большой.

– Его вообще-то Фира Глускин зовут. А«Колизеем» его Магеллан прозвал. Ну, потому что все говорят «развалиныКолизея», «развалины Колизея». Фира и правда не человек, а ходячая развалина –у него все болезни на свете: и искривление позвоночника, и плоскостопие, игайморит. Но тоже вот едет.

Предмет обсуждения поймал на себе сердобольныйвзгляд монахини и весело крикнул:

– Эй, сестрица, едем с нами в Палестину!

– Я же не еврейка, – смутилась Пелагия, видя,что вся компания на нее смотрит. – И вряд ли когда-нибудь стану.

– И не надо, – засмеялся один из коммунаров. –Поддельных евреев и без вас хватает. Вытолько поглядите вон на тех!

Все обернулись и тоже стали смеяться. Поодальтрое «найденышей», накрыв головы талесами, клали земные поклоны. Доносилисьистовые, сочные удары лбов о палубу.

– Ничего смешного, дурачье, – процедилМагеллан. – Тут за версту Охранкой несет. Этот их Мануйла на Гороховойжалованье получает, у меня нюх верный. Взять бы его, паскуду, за ноги, дабашкой об швартовую тумбу...

Сионисты примолкли, а Пелагии стало жалко«найденышей». Никто их, бедных, не любит, все шпыняют. Просто не найденыши, асироты какие-то. Кстати, интересно, откуда у них такое странное прозвание?

Подошла, чтобы спросить, но постеснялась –как-никак молятся люди.

И спохватилась, что слишком долго гуляет.Владыка будет недоволен. Надо зайти к нему – показаться, доброго вечерапожелать, а после к себе, во второй класс. Книжку почитать, к урокуподготовиться. Завтра-то ведь уже дома.

Спустилась по лесенке на каютную палубу.

Над Рекой, над залитыми водой берегами, надтуманом, должно быть, пламенела заря – во всяком случае, впереди мгла быласлегка окрашена розовым. Привлеченная этим магическим свечением, Пелагия прошлана нос парохода. Вдруг ветер хоть на минутку пробьет брешь в опостылевшейзавесе, и можно будет полюбоваться предвечерним окрасом неба?

Ветер на носу и в самом деле дул, но недостаточно сильный, чтобы расчистить путь закату. Пелагия хотела повернутьобратно, но вдруг заметила, что она здесь не одна.

Впереди на плетеном стуле сидел какой-точеловек, закинув длинные ноги в высоких сапогах на перила. Видно было прямуюспину, широкие плечи, картуз с горбатой тульей. Мужчина затянулся папиросой,выпустил облачко дыма, моментально растворившееся в тумане.

И вдруг обернулся – резко, с кошачьейстремительностью. Должно быть, услышал дыхание или шелест подрясника.

На Пелагию смотрело узкое треугольное лицо состроконечными, торчащими в стороны усами. Во взгляде незнакомца монашкепочудилось что-то странное: вроде бы человек смотрел на нее, а вроде бы и несовсем.

Смутившись, что потревожила одиночествокурильщика, она пробормотала:

– Прошу извинить...

Еще и неловко поклонилась, что уже было илишним. Тем более что ответной учтивости от усатого не последовало.

Совсем напротив – он вдруг взял и выкинулштуку: осклабился во все десны, поднес руку к глазнице и – о ужас – вытащиллевое око!

Пелагия вскрикнула и отшатнулась, увидев наладони блестящий шарик с радужным кружком и черной точкой зрачка, и лишь потомсообразила, что глаз стеклянный.

Проказник сухо хохотнул, довольный эффектом. Глумливымскрипучим голосом сказал:

– Экая фря, а еще монашка. Грешно, матушка,воротить нос от калеки убогого.

Какой неприятный человек, подумала сестра,отвернувшись, и поспешила ретироваться. Если хочет, чтобы никто не нарушал егоуединения, можно бы дать это понять и поделикатнее.

Шла вдоль борта, вела сражение с бесом обиды.Одолела рогатого быстро, без большого усилия – приучилась за годы монашества.

Впереди, примерно там, где полагалось бытькаюте Митрофания, колыхалось что-то белое, непонятное.

Когда подошла поближе, увидела: это полощутсязанавески – не в архиереевой каюте, а в соседней, где путешествует пресловутыйпророк. Верно, открыл окно, да и забыл. А сам вышел или заснул.

Ужасно захотелось хоть глазком посмотреть наобиталище шарлатана. Если просто мимо пройти и совсем чуть-чуть скоситься, ведьэто ничего?

На всякий случай оглянулась, убедилась, чтовокруг ни души, и замедлила шаг, чтоб было время скоситься поосновательней.

У Мануйлы горела лампа – очень кстати.

Пелагия чинно дошествовала до окошка, нацелилабоковое зрение вправо и чуть не споткнулась.

Пророк был у себя и, кажется, спал, но не надиване, как обыкновенный человек, а на полу, раскинув руки крестом. Это что жеу них, «найденышей», так заведено? Или у Мануйлы специальный обет?

Монахиня сделала шажок поближе к окну,приподнялась на цыпочки.