Пелагия и красный петух - Борис Акунин

Начал Константин Петрович по своемуобыкновению тихо, как бы на мягких лапах. Похвалил заволжца за хорошиеотношения со светской властью, а более всего за то, что губернатор Митрофаниевасовета слушает и ходит к нему исповедоваться. «Вот пример неотделимостигосударства от церкви, на чем единственно только и может стоять зданиеобщественной жизни», – сказал Победин и для вящей значительности воздел палец..

Потом нестрого пожурил за мягкотелость ибеззубие в отношениях с инославцами и иноверцами, которых в Заволжьеполным-полно: и колонисты-протестанты там имеются, и католики из прежнихссыльных поляков, и мусульмане, и даже язычники.

Манера говорить у его превосходительства былаособенная – будто доклад по бумажке читает. Гладко, складно, но как-то сухо идля слушателей утомительно: «Государственная церковь – это система, при которойвласть признает одно вероисповедание истинным и одну церковь исключительноподдерживает и покровительствует, к более или менее значительному умалению вчести, праве и преимуществе иных церквей, – назидательствовал КонстантинПетрович. – Иначе государство потеряло бы духовное единение с народом,подавляющее большинство которого придерживается православия. Государствобезверное есть не что иное, как утопия невозможная к осуществлению, ибобезверие есть прямое отрицание государства. Какое может быть довериеправославной массы к власти, если народ и власть верят по-разному или есливласть вовсе не верует?»

Митрофаний терпел лекцию сколько мог (то естьнедолго, ибо терпение никак не входило в число архиереевых forte)и в концеконцов не сдержался, прервал высокого оратора:

– Константин Петрович, я убежден, чтоправославное верование – истиннейшее и милосерднейшее из всех, и убежден не изгосударственных соображений, а по приятию души. Однако, как известно вашемувысокопревосходительству из предыдущих наших бесед, почитаю вредным и дажепреступным обращать иноверующих в нашу религию посредством насилия.

Победин покивал – но не согласительно, аосуждающе, как если бы и не ждал от епископа ничего, кроме невежливогопрерывания и строптивости.

– Да, мне известно, что ваша заволжская...фракция [это неприятное и, хуже того, чреватоеслово Победин еще и интонациейподчеркнул] – враг всяческого насилия. – На этом месте обер-прокурор выдержалпаузу и нанес сокрушительный, вне всякого сомнения заранее подготовленный удар:– Насилия и преступности[опять интонационное подчеркивание]. Но я и неподозревал, до каких степеней простирается ваша истовость в искоренении сейпоследней. – Дождавшись, чтобы на лице Митрофания от этих странных словпоявилась настороженность, Победин с грозной вкрадчивостью спросил. – Кем вы иваше окружение себя вообразили, владыко? Новоявленными Видоками? ШирлокамиХолмсами?

Сестра Пелагия, присутствовавшая приразговоре, на этом месте побледнела и даже не сдержала тихого возгласа. Лишьтеперь до нее дошло, почему преосвященному было велено взять с собой нааудиенцию и ее, скромную инокиню.

Обер-прокурор немедленно подтвердил нехорошуюдогадку:

– Я не случайно попросил вас пожаловать вместес начальницей вашей прославленной монастырской школы. Вы, верно, думали,сестра, что речь пойдет об образовании?

Пелагия и в самом деле так думала. Занятьместо начальницы заволжской школы для девочек архиерей благословил ее всегополгода назад, по смерти сестры Христины, однако за этот недолгий срок Пелагияуспела нареформаторствовать вполне достаточно, чтобы навлечь на себянеудовольствие синодского начальства. Она была готова отстаивать каждое изсвоих нововведений и запаслась для этого множеством убедительнейших аргументов,но услышав про Видока и какого-то неведомого Ширлока (должно быть, тоже сыщика,как и знаменитый француз), совершенно растерялась.

А Константин Петрович уже тянул изколенкоровой папочки лист бумаги. Поискал там что-то, ткнул в строчку белымсухим пальцем.

– Скажите-ка, сестра, не приходилось ли вамслышать про некую Полину Андреевну Лисицыну? Умнейшая, говорят, особа. Ихрабрейшая. Месяц назад оказала полиции неоценимую помощь в расследованиизлодейского убийства протоиерея Нектария Зачатьевского.

И в упор уставился своими совиными глазами наПелагию.

Та пролепетала, краснея:

– Это моя сестра...

Обер-прокурор укоризненно покачал головой:

– Сестра? А у меня другие сведения.

Все знает, поняла монахиня. Какой стыд! Астыдней всего, что соврала.

– Еще и лжете. Хороша Христова невеста, –кольнул в больное место Победин. – Сыщица в рясе. Каково?

Впрочем, во взгляде могущественного человекабыл не гнев, а скорее любопытство. Как это – черница, а расследует уголовныепреступления?

Пелагия больше отпираться не стала. Опустилаголову и попробовала объяснить:

– Понимаете, сударь, когда я вижу, какторжествует злодейство, а особенно когда кого-то невинно обвиняют, как это былов упомянутом вами деле... Или если кому-то грозит смертельная опасность... –Она сбилась, и голос задрожал. – У меня вот здесь, – монахиня приложила руку ксердцу, – будто уголек загорается. И жжется, не отпускает до тех пор, покаправда не восстановится. Мне бы, согласно моему званию, молиться, а я не могу.Ведь Бог от нас не бездействия ждет и не тщетных стенаний, а помощи – кто накакую способен. И вмешивается Он в земные дела, лишь когда в борьбе со Зломчеловеческие силы иссякают...

– Жжется, вот здесь? – переспросил КонстантинПетрович. – И молиться не можете? Ай-я-яй. Ведь это бес в вас, сестра, сидит.По всем приметам. Нечего вам в монашестве делать.

Пелагия от таких слов помертвела, и на выручкукинулся Митрофаний:

– Ваше высокопревосходительство, не виноватаона. Это я велел. Мое благословение.

Синодский предводитель, похоже, только того иждал. То есть по видимости поведения даже совсем не ждал и ужасно изумился,руками замахал: не верю, мол, не верю. Вы?! Вы?! Губернский архипастырь?

И словно бы утратил дар речи. Померк лицом,смежил веки. После паузы сказал устало:

– Идите, владыко. Молиться буду, чтоб вразумилменя Господь, как с вами быть...

Такая вот приключилась в Петербурге беседа. Ипока еще неизвестно было, к чему она приведет, какое наитие по поводузаволжской «фракции» снизойдет обер-прокурору от Всевышнего.

– Повиниться бы надо перед КонстантиномПетровичем, – нарушил паузу Усердов. – Такой это человек, что не зазорно исклониться со смирением...