Трое в Долине - Юрий Никитин

Конечно, как всякий невр, он умеет обходиться без еды понесколько дней, но все ж после такого обеда...

Остальные невольники, как и он, спали там же, где трудились.Лишь двух-трех он видел, когда те рано утром таскали бадьями воду наверх кженщинам, но затем и эти бедолаги отправлялись крутить колеса. Таргитай слышалтреск, расщелкивание камешков, глухое постукивание массивных жерновов.

Он заметил, что когда невольники возвращались из женскихпалат, у многих кровоточили спины, исхлестанные так, что кровь стекала поногам.

Снились ему поляны, хлев, стога сена, а когда открыл глаза,он в самом деле лежал на охапке сена. Удивленный, поднялся, огляделся, не сразувспомнил, что Мрак и Олег что-то задумали, а ему пришлось ухаживать за конями,где, не дождавшись возвращения друзей, и заснул.

— Ну и ладно, — сказал он с обидой. — Ну и скрытничайте...

Все-таки свежую воду в конюшню таскал с тяжелым сердцем.

Прошло еще два дня, за все время Олега больше не видел, аМрак пробегал мимо по двору, одним махом одолев все десять мраморных ступеней ипропадал внутри дворца.

На душе стало так горько, что он сел прямо на охапку сена,поплакал чуть, пальцы сами по себе поискали дудочку за пазухой, не нашли.Мелькнула слабая мысль, что хорошо бы вырезать новую, нужно только отлучиться влес, там орешник прямо у подножия холма, но чувствовал себя таким голодным иброшенным, что погрустил, потом вытер слезы, начал намурлыкивать новую песенку,что уже дня три вертелась в душе, толстая и бесформенная, как облако, изкоторого то блеснет золотая чешуйка золотой рыбки, то на миг покажется краснаяигла диковинного зверя, то мелькнет девичий платок...

Он сам не помнил, как тихонько запел, стараясь никого непотревожить. Пел, не чувствуя под пальцами привычных дырочек, не чувствуятеплого дерева, но все же пел, потому что пелось как в радости, так и в горе,не поется только после сытого обеда, тогда вообще никто не поет, а толькогорланят, а сейчас горько, и он поет что-то горькое, невеселое...

В сторонке глухо бухнуло. Когда он обернулся, там разгибалсяМрак. Лицо перекосилось, спина закостенела, слишком долго бегал в волчьейличине. Оборотень был худ, черные волосы, слипшиеся от пота, висели грязнымисосульками. На заострившемся лице глаза прятались под выступившими, как навесыскал, надбровными дугами, Таргитаю они показались двумя зверьками в глубокихнорах.

— И ты при деле? — сказал он сипло. — Ну и хорошо...

— Мрак, — прошептал Таргитай. — Что мы делаем?

— Ты чистишь коней, — ответил Мрак. — Олег высматриваетврагов, а я в лесу целыми днями...

— Нет, я хотел спросить, зачем?

— Как зачем? — не понял Мрак.

— Ну да. Ты ловишь зверей, Олег летает... Зачем?

— Не говори дурости, — прервал Мрак нетерпеливо. Онбеспокойно оглянулся. — Мы, наконец-то, получили то, к чему шли.

— Что?

— То, что нам хочется, — объяснил Мрак. — Ты все еще непонимаешь, что это и есть счастье! Счастье служить таким красивым, мудрым иблагородным женщинам. Счастье подчиняться им. Счастье делать для их все, чтоони пожелают... и даже больше, если я смогу такое придумать, чтобы ихобрадовать еще больше.

— Мрак! — воскликнул Таргитай в страхе.

— Эх, не понимаешь, — сказал Мрак сожалеюще. — Служить — этосчастье!.. Это... это самое главное. А служить этой царице, лучшей из всего,что создано Родом, это вообще высшее, до чего мы смогли доползти!

— Мрак, что ты говоришь!

— Ты дурень, Таргитай, вот и не разумеешь. Как никогда неразумел ни умных речей, ни простых, ни даже дурацких. А раз не разумеешь, какне разумел, то просто поверь. И делай то же самое, что и мы.

— Но я не умею летать! — взмолился Таргитай. — И даже волкомне могу...

Мрак двинул плечами:

— Навоз убирать можешь? Вот и чисти конюшни.

Да, он чистил конюшню, убирал перепрелое сено, соскребалгрязь, а есть хотелось все сильнее, и наконец восхотелось так, что уже ни о чембольше не мог думать.

Он отдирал с пола присохшие каштаны, когда отворилась дверь,вошли женщины, веселые и смеющиеся. Молодые и красивые, пахнущие настолькоздорово, что Таргитай сразу ощутил себя в весеннем лесу, когда цветут молодыеяблоньки, у них запах особенно нежный и чистый. Их было четверо, одна сразуотправилась за своим жеребцом, красавцем гнедым с огненными глазами, а троеждали, рассматривали Таргитая. Он застыл, стоя на коленях и глядя на них снизувверх.

Одна засмеялась:

— Смотрите, он так и стоит с открытым ртом!

— Засмотрелся...

А другая подошла к Таргитаю вплотную, сказала громко:

— Надо осчастливить раба!

— За его глупые глаза и раскрытый рот?

— Именно за раскрытый...

Таргитай смотрел во все глаза, а она, поставив ногу ему наплечо, быстро задрала платье. Он ахнул, горячая струя, зловонная и мощная,совсем не девичья, ударила ему в лицо. Женщины хохотали, четвертая тем временемвывела коня, подруги оставили Таргитая, пошли хлопать жеребца по крупу, дергализа гриву, так и ушли, хозяйка жеребца уже сидела в седле, а Таргитай провожалих остановившимися глазами.

С головы текло, волосы слиплись, от них мерзко пахло.Волчовка собралась сосульками, смердела. Даже в сапогах чавкало и хлюпало. Отпортков смердело, как из гнилого болота.

Глотая слезы унижения и несправедливой обиды, он забрался вдальний угол, торопливо разделся и долго оттирал себя пучками душистого сена,оттирал одежду, а когда пришла ночь, прокрался к колодцу и так долго мылсяледяной водой, что весь покрылся пупырышками, Мрак бы не поверил, долго истарательно стирал и перестирывал, промыл несколько раз сапоги, как не делал исам Мрак, а когда вернулся в конюшню, вычистил, набил в оба сапога на ночьпахучего сена, чтобы до утра вобрали вонь, а взамен пропитали лесными запахами.

Есть хотелось так мучительно, что не то, что заснуть, не могвеки смежить, перед глазами то вставал накрытый стол с яствами, топредставлялся жирный гусь на вертеле, прямо над раскаленными углями.

Еще старый Боромир как-то говорил, что певец чем голоднее,тем лучше поет, а сытый и довольный — не только не певец, не воин, и даже неволхв, но даже и человек только наполовину, а наполовину вовсе свинья лесная.

Он чувствовал, что впервые жить не хочется вовсе. Еще однаиз женщин пришла за конем, и хотя все было хорошо, конь в порядке и сыт, онапросто ни за что отхлестала по щекам, а когда вскочила на коня, еще щелкнула поспине плетью.