Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Потому, Лев Александрович, что ваша подружка Лена давалаложные показания против Личко. Личко не был маньяком-убийцей, и Лена просто егооговорила. Сами понимаете, о таком не рассказывают, хвастаться тут нечем,дело-то подсудное.

– Но зачем? Зачем ей давать ложные показания противкакого-то… как вы сказали, его зовут?

– Личко,– подсказал я.– Олег Петрович Личко. Явам скажу, зачем она это сделала. Елена прикрывала и спасала своего братаМихаила.

– Брата?– Аргунов потряс головой, словно пыталсясбросить с макушки что-то, что мешает ему воспринимать информацию идумать.– Ничего не понимаю. При чем здесь брат?

– Настоящим убийцей и насильником детей был брат Шляхтиной.И она это отлично знала. Более того, она много месяцев следила за ним, онавидела, как развивалась его болезнь, потому что он действительно был психическибольным, она хорошо изучила своего брата и могла точно предсказать по малейшимпроявлениям в его поведении, что начинается очередное обострение болезни. Итогда она брала больничный, переставала ходить на работу и занималась толькобратом. Она шла за ним по пятам, она ловила каждое его передвижение, онанаблюдала, как он высматривает ребенка возле школ и детских садов, как выжидаетудобный момент, как подходит к малышу и уводит его с собой. Она не отставала,держась на таком расстоянии, чтобы брат ее не заметил, но чтобы самой всевидеть, она присутствовала до последнего…

Я был полон вдохновения, я смог заставить свою скуднуюфантазию отправиться в космический полет, мне хотелось нарисовать картинуяркую, красочную и достаточно подробную, чтобы у Аргунова возникло ощущение,что я знаю все и запираться бесполезно. Кажется, мне это удалось. Результат,однако, оказался вовсе не тем, которого я ожидал.

– Вы точно знаете, что она все это видела?– внезапноперебил мои излияния Аргунов.

– Да,– уверенно соврал я, потому что все, что яговорил, было основано не на точных знаниях, а на предположениях, правда,достаточно хорошо подкрепленных аргументами, но все-таки предположениях. Иботочно знать могла только Лена Шляхтина, только она могла достоверно ответить,видела она своего брата или нет, но ведь ее не спросишь.

– То есть вы хотите сказать, что она знала, точно знала?

Вопрос показался мне непонятным и плохо сформулированным, ноя отнес сей дефект на счет волнения Льва Александровича, которого я собиралсявот-вот уличить в двух убийствах, совершенных тридцать лет назад. Ах, как яошибался, самонадеянный дурак!

– Да, Елена точно знала, что настоящим убийцей является еебрат, а вовсе не несчастный Олег Личко, которому она ни за что ни про чтосломала жизнь.

– А вы? Вы уверены, что это ее брат? Вы точно знаете?

Да что он заладил одно и то же? Точно знаете, точно знаете…Как будто спустя столько лет можно хоть что-то знать точно, если половинасвидетелей умерла, а другая половина или ничего не знает, или молчит, как рыба.Впрочем, любопытно бы понять, откуда у почтеннейшего Льва Александровича такойострый интерес к личности убийцы.

– Да вам-то что за печаль?– спросил я как можноспокойнее.– Вы же утверждаете, что ничего не знали об этом деле и впервыеуслышали о нем только сейчас, от меня. Или нет?

– Это брат Лены убивал детей?!– он уже почти кричал ивыглядел таким отчаявшимся, таким жалким, что я невольно посочувствовалему.– Скажите мне! Это он, да? Это точно он?!

– Да, это брат Лены. Можно считать, что это установлено.

– Как? Как вы об этом узнали? Как вы можете быть уверены?

Ну, уж этого я Аргунову рассказывать не собирался. Историягрехопадения молоденькой Майи Истоминой под натиском многоопытного ивлиятельного дядюшки останется на совести писательницы, которой я дал слово инарушать его намерения не имел. Поэтому ограничился коротким:

– Я уверен. У меня есть доказательства.

От того, что сказал на это Аргунов, у меня в глазахпотемнело. Я понял, каким был идиотом в последние полчаса.

– Значит, это не я…

– Что – не вы?

– Это не я… – продолжал он бормотать, глядя на меня теперьуже совершенно безумными глазами.– Это не я… Как же так… как же я…столько лет… я чуть не умер…

Внезапно взгляд его стал чуть более осмысленным.

– Скажите… а сейчас…?

– Что – сейчас?

Я был терпелив, как сидящий в засаде снайпер. И не потому,что охотничьим нюхом почуял близкую добычу, а просто потому, что умею бытьтерпеливым с людьми, которые плохо излагают свои мысли.

– Сейчас… дети пропадают?

– Ну, дети всегда пропадают, во все времена. Большинствонаходится, но некоторые, к сожалению, нет. А что?

– Я не это хотел спросить. Сейчас в Москве есть случаиисчезновения детей, которых потом находят мертвыми? Милиция ищет какого-нибудьманьяка?

И только тут до меня стало доходить.

– Успокойтесь, Лев Александрович, сейчас в Москве никакогоманьяка нет. И в последние три года не было. Какие у вас основания волноваться?Что произошло? Расскажите мне. Давайте вместе разберемся.

– Значит, это не я,– снова повторил он.

Его била крупная дрожь, ему было душно, он судорожнымдвижением ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки.

– Может, открыть окно?– предложил я.

Он молча кивнул. Я распахнул высокое окно и зябко поежилсяот ворвавшегося в комнату сырого холодного воздуха.

– Принести вам воды?

– Здесь есть,– он слабо махнул в сторону книжногошкафа.

Я открыл одну из створок, за дверцей оказался маленькийхолодильник, набитый бутылками с водой и прочими напитками типа колы и спрайта.Отвернув пластмассовую крышечку, я протянул бутылку Аргунову, он схватил ее иначал пить прямо из горлышка. Постепенно багровый цвет его лица приобрел менееинтенсивный оттенок, дыхание стало ровнее, и я подумал, что уже можнопродолжать.

– Это был розыгрыш, Лев Александрович. Чья-то злая шутка.Может быть, это Лена вам отомстила за то, что вы ее отвергли? А вы поверили.Почему?

– У меня бывали приступы… сомнамбулизма. Снохождения. Явставал во время сна и шел куда-то, что-то делал, а потом ничего не помнил. Ещев детском саду. Потом в пионерском лагере. Во сне я встал, оделся и пошел вкомнату к вожатой, не знаю, зачем пошел. Она проснулась, испугалась, началакричать и выталкивать меня из комнаты, а я стал с ней драться… Меня тогда чутьне выгнали из лагеря. Я поверил, потому что знал, что у меня бывают приступылунатизма и что я в это время могу быть агрессивным. Я поверил. Неужели этоЛена?

– Не знаю. Но это возможно, правда ведь? Вспомните, этослучилось до того, как она предлагала вам себя, или после?