Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

стенд мы не получили, зато в нашем задерганном горкоме графиков в золотой раме красовалась на стене благодарственная бумага от всесильного КГБ с печатью, на которой был оттиснут щит и меч. А мне удалось ещё и выпросить у Егерева такую же благодарственную бумагу и для себя. Давать мне эту бумагу ему очень не хотелось. Будучи прекрасно осведомлён о моих загулах и буйном характере, Чеширский Кот, протягивая драгоценную для меня бумагу, задумчиво произнёс: “Я-то знаю, для чего она тебе может понадобиться”. Ну что ж, как в воду глядел, говорили у нас на Руси.

Годы спустя я узнал, что в то же самое время, когда в Афганистане мы с Сарой, рискуя жизнью, вызволяли советских солдат, пленённых моджахедами, с советской стороны освобождением пленных занимался Володя Егерев, прозванный мной Чеширским Котом.

Арестован за попытку изнасилования…

Есть женщины в русских селеньях…Николай Некрасов

Углубляясь в дебри мистических и метафизических поисков в изобразительном искусстве, я, повесив на плечо этюдник с красками, сунув под мышку альбом и попутно прихватив с собой Лёву, мчусь на дневном поезде к Новгороду, где мечтаю вживую узреть фрески великого византийского мастера Феофана Грека и сделать с них несколько небольших копий. Мне было совершенно ясно, что его гениальные настенные творения, исполненные в четырнадцатом веке, таят и хранят в себе основы метафизической системы.

Сидеть в душном купе в июньский день нам с Лёвой не хочется, поэтому беседа о фресках и иконах константинопольского мастера происходит под оглушительный грохот колёс в тамбуре. Я стою, прислонившись спиной к стенке, напротив – туалет, справа – окно, за которым видны проносящиеся поля и посёлки. Народу в дневном поезде немного, и туалет пустует. Правда, за пару часов до прибытия в Новгород в него вошла молодая блондинка лет двадцати пяти, захлопнув двери.

Устав от разглагольствований о фресковой живописи, мы с Лёвой молчим. Поезд мчится среди леса. Я рассеянно смотрю в окно: мелькают ели, берёзы, заросли орешника.

И вдруг в окне туалета появляются две женские ноги в чулках и туфлях, затем женский зад в ситцевой юбчонке; ещё минута – и на раме, вцепившись в неё руками, повисает женщина, в которой я узнаю вошедшую в туалет блондинку. Поезд несётся на полном ходу, ветер рвёт и треплет ситцевую блузку, юбку, взлохмачивает белокурую голову, откинутую назад. Голова смотрит на меня, улыбается, смеётся, что-то кричит, и женское тело, оттолкнувшись от окна, летит под невысокий откос, покрытый густой травой.

“Удалая деваха! Сейчас наверняка в свою деревню через лесок топает. Поезд здесь не останавливается, вот таким образом она решила добраться до своих. Да, о таких женщинах писал Некрасов: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт!»” – недолго размышляю я про себя, даже не потрудившись сообщить стоящему чуть поодаль Лёве о смелой блондинке и не придав большого значения увиденному.

Но на этом история с девушкой из туалета не кончилась, она для меня с Лёвой лишь начиналась.

Как только мы спустились с лестнички вагона, прибывшего в Новгород, нас тут же окружили милиционеры и, отобрав этюдники, обыскав карманы курток и брюк, надели наручники и отвезли в участок, где нас стал допрашивать пожилой капитан с изрядным количеством орденских колодок на синем кителе.

Он минут пять внимательно рассматривал нас и молчал. “Скажите, пожалуйста, за что нас арестовали?” – тихо спрашиваю я капитана. “За попытку изнасиловать в туалете поезда девушку, которая, спасаясь от вас, выпрыгнула в окно, но, к счастью, осталась жива, и сейчас её везут сюда на опознание. Вас она хорошо описала. Так что срок вам грозит, и немалый. Ну как же вы, художнички, докатились до этого? А?”

Ошарашенный услышанным, Лёва молчит, а я торопливо стараюсь объяснить капитану, что и как было в поезде на самом деле. “А вот пострадавшая по-другому всё рассказывает. То, что вы вдвоём решили её изнасиловать, она это поняла сразу, и поэтому заперлась от вас в туалете, а когда вы стали выламывать дверь, она выпрыгнула в окно. Вот как оно было”, – победоносно заканчивает свою речь капитан и закуривает папиросу.

Медленно тянется время, руки в наручниках с непривычки затекают, капитан дымит папиросами и листает какие-то бумаги, которые ему приносят. Меня бьёт нервный озноб, Лёва закрыл глаза, но я вижу, как из них катятся слёзы. Мы же к Феофану Греку ехали, а теперь ждём какого-то опознания. А что потом? Это похоже на нелепый дурной сон.

Неожиданный дребезжащий звонок телефона выводит нас из мрачного оцепенения. Голос капитана звучит громко и злобно: “Как не приедет сейчас?! Я уже три с лишним часа сижу и жду! Куда её отвезли? В какую больницу? В нашу психушку?! А лейтенанты в порядке?.. Ухо?! Глаз?! А почему же её выпустили? Как сбежала?! Ладно, приедете, напишите подробный отчёт. Всё!”

Опустив телефонную трубку, капитан командует снять с нас наручники. Растирая подонемевшие руки, мы ошалело смотрим на физиономию смущённо улыбающегося капитана, который приносит нам свои извинения за задержание. Выясняется, что обнаруженная в лесу выпрыгнувшая из окна поезда девушка – душевнобольная, сбежала из ленинградской психиатрической больницы, страдает манией преследования и склонна к агрессивным действиям. Сначала довольно внятно объяснив свой прыжок лейтенантам милиции, которые повезли её для опознания личности насильников, она неожиданно вцепилась одному милиционеру в ухо, чуть не откусив, а второму расцарапала физиономию, к счастью, не повредив глаза. И сейчас её поместили в местную психиатрическую больницу.

“Так что идите, ребята, рисуйте, творите!” – напутствовал нас на прощание капитан милиции города Новгорода.

В церкви Спаса Преображения мы не сразу бросились рассматривать фрески Феофана Грека, а, опустившись на колени перед изображением какого-то небесного покровителя, поблагодарили за избавление от того ужаса, который мы пережили, сидя в милицейском участке.

Великий богомаз Феофан Грек помог мне понять глубины метафизического синтеза и по сей день является одним из важнейших моих учителей в искусстве.

А когда в сборниках стихов мне на глаза попадается известное с юных лет стихотворение Николая Некрасова, воспевающее красоту и героизм русских селянок, в памяти моей всплывают отчаянно-весёлые глаза, смеющийся рот и треплемые ветром белокурые волосы безумной пассажирки.

Творчество

Моя боттега шестидесятых годов

В эпоху Ренессанса боттегой именовались художественные мастерские, руководимые большими признанными мастерами. Боттега, расположенная в коммунальной квартире, где обучался я, была не совсем обычной, ибо профессорами моими были давно усопшие мастера живописи, скульптуры, рисунка и анатомии. Общение с выдающимися покойниками и обучение под их руководством стало для меня неисчерпаемым благом. Они не орали на меня, не били указкой по рукам или локтям в случае неудач и промахов в цвете, композиции, в графике и скульптурной форме, а