Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

Мы проехали по дороге в Спрингвилл в тишине ранней осенней ночи, повернули в сиротский приют и припарковались перед зданием администрации, где жил суперинтендант Джервэйз.

– Мсье, – тихо сказал де Гранден, мягко постучав в дверь суперинтенданта, – это я, Жюль де Гранден. За все то, что я причинил вам, я смиренно извиняюсь, и теперь хочу, чтобы вы мне помогли.

Маленький седовласый чиновник, помаргивая от сна и удивления, впустил нас к себе и весьма насмешливо улыбнулся.

– Что вы хотите, чтобы я сделал для вас, доктор де Гранден? – спросил он.

– Я хотел бы, чтобы вы провели нас в спальные апартаменты mère Мартины. Они в этом здании?

– Нет, – с удивлением ответил Джервэйз. – У матери Мартины свой собственный коттедж в южной части приюта. Ей нравится приватность отдельного дома, и мы…

– Précisément, – согласился француз, энергично кивая. – Боюсь, я хорошо понимаю ее любовь к частной жизни. Пойдемте, пойдемте. Вы покажете нам дорогу?

Коттедж матери Мартины стоял у южной стены приюта для сирот. Это было аккуратное маленькое здание в стиле полубунгало, построенное из красного кирпича и снабженное низким широким крыльцом из белого дерева. Только стрекотанье сверчка в высокой траве и долгие, меланхолические крики вороны в ближайших тополях нарушали тишину звездной ночи, когда мы бесшумно шли по кирпичной дороге, ведущей к дверям коттеджа. Джервэйз собирался поднять полированный латунный молоток, украшавший белые панели, но де Гранден схватил его за руку, призывая не шуметь.

Тихо, как тень, с поднятым указательным пальцем, предупреждающим нас о молчании, маленький француз крался от одних широких окон на фасаде к другим, пристально вглядываясь в затемненный интерьер и составляя в уме план дома.

В задней части коттеджа находилась одноэтажная пристройка, в которой, очевидно, размещалась кухня. И здесь жалюзи были плотно закрыты, хотя под нижними краями появилась небольшая узкая полоска света.

– Ah… bien! – выдохнул француз, прижимая орлиный нос к оконному стеклу и стараясь проникнуть взглядом сквозь покрывающую завесу.

Пока мы стояли в темноте, маленькие вощеные усы де Грандена дернулись на концах, как у настороженного кота. Мы с Джервэйзом пребывали в полном недоумении, но следующий шаг француза наполнил нас тревогой.

Покопавшись во внутреннем кармане, он вытащил маленький блестящий стеклянный предмет, увлажнил его кончиком языка и приложил к окну, медленно потянув вниз, потом в сторону, затем вверх, – описав равносторонний треугольник на стекле. После этого он достал из другого кармана нечто, похожее на плотный бумажный квадратик, поспешно разорвал его и приклеил к стеклу. Только когда операция была завершена, я понял, что он сделал. «Пластырь», который он приложил к окну, был не более чем квадрат мухоловной бумаги, и его липкая поверхность не позволяла слышать тихий звон. Когда де Гранден закончил вырезать треугольник из оконного стекла, он осторожно извлек его с помощью приклеенной бумаги.

Закончив, мой друг вытащил маленький перочинный нож и принялся аккуратно вырезать дыру в жалюзи, освобождая место для обзора.

Некоторое время он стоял так, глядя в шпионскую дыру, и выражение на его узком лице переходило от сосредоточенного интереса к почти невероятному ужасу, и наконец, к безумной, неумолимой ярости.

– À moi, Trowbridge, à moi, Gervaise![195] – крикнул он, едва не завизжав, потом бесцеремонно выдавил плечом стекло, раскрошив его на дюжину кусочков, и прыгнул в освещенную комнату.

Я как можно быстрее забрался за ним, и изумленный суперинтендант последовал за мной, тихо выражая протест против нашего грабительского вторжения в дом миссис Мартины.

Один взгляд на разыгравшуюся в комнате сцену отмел все мысли о нашем правонарушении.

Прямо перед нами, спиной к ярко пылающей кухонной печи, стояла некогда спокойная мать Мартина, окутанная от горла до колен просторной одеждой. От ее спокойствия не осталось и следа, когда она увидела дрожащего маленького француза, который вытянул в ее сторону обвинительный палец. На ее цветущем лице с гладкой кожей возникла такой бешеная ярость, которую я не мог даже вообразить. Ее губы сузились, обнажив зверский оскал зубов, а голубые глаза взирали на нас с ненавистью. В углах ее обезображенного рта пузырилась белая пена, челюсть вытянулась вперед, как у разъяренной обезьяны. Никогда в жизни, ни на одном лице, – на зверином или людском, – я не встречал такого выражения.

Это была самая отвратительная пародия на человека, которую я видел, – столь ужасная, столь несравненно жестокая и дьявольская, что я отвернулся бы, если бы мог. Но я чувствовал, что не в силах отвести глаз от этого злобного облика, как глаза птицы не могут оторваться от блеска пленчатых глаз змеи.

Но ужаснее, чем взгляд на преображенные черты женщины, был показавшийся позади нее еще больший ужас, когда она отступила в сторону от огненной решетки пылающей печи. Это было то, что медик мог определить после секундного осмотра: обгоревшая лучевая и локтевая кости детского предплечья.

На кухонном столе, покрытом плиткой, рядом с печью, стояла широкая стеклянная чаша, наполненная какой-то жидкостью вроде свежего маринада, и в ней лежали мелкие сверкающие белые предметы – детские зубы.

Тщательно смоченные, обвязанные веревкой и, подобно жаркому, помещенные в кастрюлю, лежали куски белого, похожего на телятину, мяса. От этого ужаса меня тошнило. Тварь в виде женщины перед нами была каннибалом, и мясо, которое она готовила к выпечке… – мой ум отказался формулировать слова даже в глубине сознания.

– Ты… ты… – крикнула женщина странным, хриплым голосом – едва слышным, но настолько сильно вибрирующим, что это напоминало вой взбешенного кота. – Как ты нашел?..

– Eh bien, мадам, – отвечал де Гранден, изо всех сил пытаясь говорить со своим обычным циничным легкомыслием, но эта попытка у него не удалась, – как я нашел, это неважно. Но то, что я нашел, думаю, вы согласитесь, имеет больший смысл.

На мгновение я подумал, что дьяволица набросится на него, но ее намерение было другим. Прежде чем кто-либо из нас понял ее движение, она схватила стеклянный сосуд со стола, поднесла его к губам и почти опустошила содержимое двумя безумными глотками. В следующее мгновение, рыча, извиваясь от ужаса, она уже лежала на кафельном полу у наших ног, ее губы вздулись и покрылись буроватыми волдырями, когда яд, который она выпила, извергся из ее пищевода и протек между плотно сжатыми зубами.

– Боже мой! – вскрикнул я, инстинктивно наклоняясь, чтобы помочь ей, но француз отвел меня в сторону.

– Оставьте ее, друг мой Троубридж, – заметил он. – Это бесполезно. Она глотнула столько соляной кислоты, что ею можно было убить троих, и эти движения только механические. Она без сознания, и через пять минут у нее будет возможность объяснить свою странную жизнь Тому, кто намного мудрее нас. Между тем, – он принял холодные, прагматичные манеры дежурного в морге, выполняющего свои обязанности, – давайте соберем эти останки бедняги, – он указал на частично кремированные кости рук и на мясо в сияющей алюминиевой чаше, и сохраним их для приличного расследования. Я…