Ужас на поле для гольфа - Сибери Куинн

– О? – маленький француз приподнял узкие черные брови, которые так ярко контрастировали с его светлыми волосами и усами. – Почему вы не сказали этого раньше, monsieur le capitaine? Это не просто излечивание нервной молодой леди, о котором вы мне говорили, но осуществление романтической истории, которому я могу помочь! Bien, хорошо, очень хорошо! Я согласен. Если вы также пригласите моего лучшего друга доктора Троубриджа, чтобы в этом деле был местный лицензированный и уважаемый врач, мои способности, которые вы достаточно любезно назвали замечательными, полностью в вашем распоряжении.

– Прекрасно! – ответил капитан Лаудон, вставая. – Тогда все устроено. Я могу ожидать, что вы…

– Минутку, пожалуйста, – прервал его де Гранден, призывая к молчанию, подняв тонкую, женственную руку. – Прежде чем идти дальше, мы сделаем précis дальше. – Он взял блокнот и карандаш, и продолжил: – Сколько лет вашей дочери, мадемуазель Джули?

– Двадцать девять.

– Самый очаровательный возраст, – сказал маленький француз, сделав пометку в блокноте. – И она ваш единственный ребенок?

– Да.

– Итак, эти проявления outré[199], эти необычные события, начали происходить около шести месяцев назад?

– Как-то так, я не могу точно указать время.

– Не важно. Они принимали различные мистические формы? Она отказалась от еды, у нее были видения? Она кричит, она бесконтрольно поет, она говорит странным голосом, иногда она вступает в мертвенный транс, и из ее горла выходят странные голоса, голоса людей или других женщин, даже маленьких детей?

– Да.

– И возникают другие, казалось бы, необъяснимые вещи. Стулья, книги, столы, даже такие тяжелые предметы мебели, как пианино, сходят с привычных мест, когда она рядом, и в воздухе кружатся драгоценности и другие мелкие предметы?

– Да, и хуже того: я видел, как булавки и иглы вылетают из ее корзинки с рукоделием и впиваются в ее щеки и руки, – прервал его капитан. – И в последнее время она получила шрамы – шрамы непонятно от чего. На ее руках и лице появляются огромные рубцы, похожие на следы когтей какого-то зверя, – прямо при мне. Ночью меня разбудили ее крики, и когда я поспешил в ее комнату, я обнаружил следы длинных тонких пальцев на ее горле. Это сводит с ума, сэр, это ужасно! Я бы назвал это случаем демонической одержимости, если бы я верил в сверхъестественное.

– Гм, – де Гранден поднял глаза от блокнота, в котором усердно записывал. – Нет ничего в мире или вне его сверхъестественного, друг мой; самый мудрый человек сегодня не может сказать, где начинаются или заканчиваются силы и возможности природы. Мы говорим: «Это и то выходит за пределы нашего опыта», но выходит ли оно поэтому за пределы природы? Думаю, нет. Я видел такие вещи, о которых любой, услышав, назвал бы меня лжецом. И мой добрый, прозаичный друг Троубридж был свидетелем таких чудес, каких ни один писатель не осмелился бы нафантазировать на бумаге, – но я заявляю, что мы никогда не видели того, что я назвал бы сверхъестественным. Но давайте пойдем, давайте поспешим в ваш дом, мсье. Я бы расспросил мадемуазель Джули и лично осмотрел бы столь необычные раны на ней. Помните, – он обратил на нашего клиента неподвижный, невозмутимый взгляд, когда мы остановились взять наш багаж в прихожей, – помните, пожалуйста, мсье, я не похож на этих шарлатанов или даже на тех других врачей, которые провалились. Я не говорю, что могу исцелить. Я могу только обещать попробовать. Хорошо, посмотрим то, что увидим. Пойдемте.

Роберт Борегард Лаудон был отставным капитаном флота, вдовцом с более чем достаточными средствами, чтобы удовлетворить свои эпикурейские вкусы, и обладал одним из лучших домов в модном новом пригороде на западе. Как мы увидели, обстановка указывала на нечто большее, нежели просто богатство. Она провозглашала то неопределенное, но непрестанно осязаемое, известное как «фон» или «задний план», который складывается поколениями предков. Оригинальные вещи красного дерева работы Шератона[200], Чиппендейла[201] и братьев Адам[202], семейные портреты кисти Бенджамина Уэста[203], серебро в лучших традициях ювелиров начала XVIII века, даже надменный пожилой цветной дворецкий, заявляли, что отец нашей пациентки был во всем офицером и джентльменом в лучшем смысле этого слова.

– Передайте Иезекии ваши вещи, – капитан Лаудон кивком указал на важного старого негра, – а я пойду и скажу дочери, что вы здесь. Я знаю, она будет рада…

Звяканье и стуки, словно жестянка по мостовой на хвосте какого-нибудь злополучного терьера, прервали его слова, и мы с изумлением посмотрели на широкую, изогнутую лестницу в конце длинного центрального зала. Шум становился все громче, сделался совсем оглушительным, а потом прекратился так же резко, как и начался. Спускаясь по лестнице, к нам медленно приближалась молодая девушка.

Выше среднего роста, стройная и гибкая, как ивовая лоза, она двигалась с грацией юной принцессы. Прекрасное, хотя и несколько немодное длинное платье из белого атласа и шифона облегало ее тело почти до щиколоток, а на стройные обнаженные плечи была накинута изысканная вышитая шаль из китайского шелка. Одна рука слегка опиралась на перила балюстрады из красного дерева, – то ли для поддержки, то ли для ориентира, поскольку она медленно спускалась по красным ковровым ступеням. Это то, что мы увидели сначала, но следующий взгляд оставался прикованным к ее милому бледному лицу.

Оно было невероятно бледным, – какой-то насыщенной сливочной бледностью, которая передается по наследству, а не в результате плохого здоровья; ее яркие алые губы на фоне щек из слоновой кости смотрелись как роза, упавшая на снег. Брови такие же изысканные, как у французской куклы, – тонкие, изогнутые брови, которые не нужно выщипывать, чтобы подчеркнуть их патрицианские линии, – были приподняты над переносицей ее маленького носа; а ресницы, которые даже на расстоянии поражали своей яркой чернотой, прикрывали глаза. Сначала я подумал, что она смотрит на ступеньки, поскольку она совершала каждое движение с медленной осторожностью, чтобы не упасть от слабости или нервного истощения; но еще раз взглянув на нее, я понял правду. Девушка шла с опущенными веками: она спускалась по лестнице словно во сне или в каком-то сверхъестественном трансе – с плотно закрытыми глазами.