Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн

Можно ли то же самое сказать о конкретных зданиях? Можно, но здесь подобный теоретический ход выглядит куда более уязвимым. Облик здания не проектируется в урбанистическом вакууме – на него влияют такие разнородные факторы, как вкусы заказчика, ограниченность ресурсов, технологические инновации, политические настроения и юридические нормы (вроде знаменитого нью-йоркского закона о зонировании 1916 года). И все же Колхасу удается вывести все «внешние» факторы и основания своего треугольника («решетка/лоботомия/схизма») за скобки манхэттенского уравнения при помощи простой двухходовки: решетка – продукт чистого урбанистического воображения и она же – условие возможности схизмы и лоботомии. А значит, все три разреза делаются, по сути, одним скальпелем – стерилизованным скальпелем архитектурной логики.

Но что, если мы откажемся следовать по проложенному Колхасом пути? Нет, мы не будем отрицать «чистоту» решения комиссии 1811 года и пачкать манхэттенскую решетку, подводя под нее политические, экономические или социальные основания. Пусть решетка остается целиком во власти градостроителей, продуктом урбанистического мышления. Мы воспользуемся примером Колхаса и проведем еще один разрез – отделим решетку от схизмы и лоботомии, основанием которых она якобы является. И тогда мы увидим, что схизма – не продукт архитектурного воображения и не проявление вездесущей идеологии манхэттенизма. Она – не простое продолжение процесса «расцепления», запущенного на этапе планирования пространства острова. У схизмы иная логика, не имеющая достаточных оснований в чистом урбанистическом ego.

Это логика техники.

Предыстория, опущенная Колхасом, такова. В 1852 году инженер-изобретатель Элиша Грейвс Отис перебрался в Нью-Йорк, где занялся преобразованием старой и заброшенной лесопилки в фабрику по производству кроватей. На счету Отиса к этому моменту уже было несколько изобретений разной степени полезности и востребованности: от усовершенствованных хлебных печей до железнодорожных тормозов, которые должны были автоматически срабатывать в случае аварии. На нью-йоркской лесопилке ему потребовалось поднять обломки старого оборудования на верхние этажи здания. Никогда прежде не проектировавший лифтов, Отис быстро сконструировал подъемную платформу. Однако, опасаясь обрыва тросов, он снабдил ее железнодорожными тормозами собственного изобретения. Классический пример «транспонирования технологии»: придуманные Отисом для экстренной остановки железнодорожного состава тормоза оказались весьма полезны для страхования самодельного лифта от падения. Отис назвал свое изобретение «ловителями».

Конечно, лифты использовали задолго до изобретения «ловителей». В XVII веке лифтом уже был оборудован Виндзорский замок, в 1795 году И. П. Кулибин предложил свою собственную версию этого устройства для Зимнего дворца. Но именно изобретение Э. Отиса позволило сделать подъем на лифте безопасным, а значит – массовым.

Колхас отдает должное отисовскому гению:

Что сразу бросается в глаза – удивительное невнимание Колхаса к мелким техническим деталям. Театральность подачи отисовского изобретения как будто затмевает собой его техническую максиму: уравнивание в правах верхних и нижних этажей. Если «в эпоху лестниц все этажи выше третьего считались непригодными для коммерческих нужд, а выше пятого – непригодными для жилья», то «благодаря изобретению лифта на Манхэттене начинают множиться этажи» [там же: 85–86].

Колхас сам подчеркивает – и делает это неоднократно, – что схизма, как окончательное и радикальное «расцепление» этажей, обязана своим появлением изобретению лифта. Следовательно, решетка – вовсе не ключевое условие ее возможности. Таким образом, основания этого феномена следует искать не в сфере чистого урбанистического воображения, а в области конкретной технологической практики. В отличие от решетки, схизма – явление «технологического» (не «архитектурного») порядка.

Когда в комнате становится душно, мы открываем окно; в прежней технологической версии мы бы открыли форточку – сейчас просто поворачиваем ручку вверх, чтобы установить стеклопакет в режим проветривания. Если при этом за окном –30, мы вскоре предпочтем закрыть окно и через некоторое время продолжим страдать от духоты – пока снова не откроем окно. Наша комната «сцеплена» с внешним миром, несмотря на усилия двух относительно исправно работающих технических посредников: батареи центрального отопления и недавно установленных стеклопакетов. Без их посредничества квартира быстро стала бы необитаемой, утратив относительную климатическую автономию от внешнего мира.

Но это именно относительная автономия. Комната остается до некоторой степени сцепленной с холодной Москвой и наш удел – осцилляция между «душно» и «холодно». Если бы в квартире была установлена комплексная система искусственного климата (с говорящим названием «сплит-система»), эту проблему можно было бы решить. Тогда относительная климатическая автономия квартиры, гарантированная сейчас лишь батареей и стеклопакетом, превратилась бы в полноценный суверенитет. Неслучайно в странах с жарким климатом (например, в ОАЭ или Израиле) команда по срочному ремонту кондиционеров выезжает на место почти так же быстро, как пожарные и скорая.

Другой пример эффекта «расцепления» – подземка. Десятилетиями мы перемещаемся из точки А в точку Б, измеряя это расстояние количеством треков в смартфоне, прочитанных страниц или написанных сообщений. Наши перемещения – благодаря мощнейшей технологии подземного транспорта – «расцеплены» с городским ландшафтом, дорогами, пробками, машинами, зданиями и остальной инфраструктурой. Пассажиры подземки обладают той степенью «автономии от внешней среды», о которой автомобилисты могут только мечтать. (Правда, за эту автономию им приходится платить не-автономией от «внутренней среды» вагона.)