Пороки и их поклонники - Татьяна Устинова

Старик пил чай. На столе в его каморке стоял блестящийсамовар и выдыхал вкусные облака пара. Еще были широкая чашка с блюдцем,похожая на тазик, банка с темным вареньем – из банки торчала большая ложка, –желтый сыр на салфетке и толстый, густо обсыпанный маком бублик. Макс сидел подокном, слышал, как звякает ложка, шумит самовар, вздыхает старик, и ему так хотелосьесть, что мутилось перед глазами и слюна не помещалась во рту. А старик ещегазету читал, и отламывал от бублика, и клал на него толстый сыр, и этоневозможно было вынести.

Сколько же он не ел? Дня два? Нет, три. Точно три.

Как сбежал из дома, так и не ел. Украсть не умел. Попроситьбоялся. Он только думал, как поест у Маньки. Маньки нет, а есть этот, почтиголый, здоровенный, страшный. Что теперь делать?

– Ну, ладно, – согласился “здоровенный и страшный”, – в окнотак в окно. Пошли, парень.

Он выключил в комнате свет, зажег фонарь и позвал своюсобаку. Собака тяжело потрусила по коридору и выскочила на площадку. Возлевходной двери Архипов задержался. Замок был новый, солидный, с блестящейтитановой полоской. Он действительно запирал дверь. Только вот захлопнуть ееникак нельзя. Ее можно закрыть, повернув ключ. Закрыть, а не захлопнуть.Архипов подергал замок туда-сюда, потом пооткрывал и позакрывал дверь.

– Чего? – спросил Макс Хрусталев петушиным басом. Архиповпромолчал.

Тинто Брасс замер у распахнутой двери в свою квартиру и тожепосмотрел на хозяина.

Архипов сквозь зубы произнес пространную тираду. Юнецгоготнул и смолк.

– Так, – сказал Архипов. Все-таки он никогда не забывал отом, что он – вожак. – Тинто, ко мне!

Пес подошел, глядя вопросительно.

– Лежать, – велел Архипов и показал на соседскую дверь, –сторожить!

Тинто Брасс длинно вздохнул, потоптался и с шумом рухнул навытертый коврик.

– Молодец, – похвалил Архипов, – а ты давай за мной!

– Куда… за вами? – мгновенно перепугался Макс. – Я за вамине хочу!

– Я тоже не хочу, – признался Архипов, – но ничего неподелаешь. Давай, давай!

Он подтолкнул юнца в спину, еще раз оглянулся на площадку,где, развалившись, лежал Тинто Брасс, и прикрыл за собой дверь.

Черная тень в остроконечном колпаке шевельнулась вчернильном сгустке тьмы на лестнице. Шевельнулась и стала медленно отступать.Тинто поднял голову.

– Хорошая собачка, – прошелестела тень едва слышно, –хорошая собачка.

Тинто молчал, только смотрел настороженно. Тень ещешевельнулась и пропала, проглоченная мраком.

* * *

Первым делом Архипов натянул свитер. Шерсть неприятнокололась и терла кожу, как будто ставшую слишком тонкой. Вот как замерз!

– Значит, так, – приказал он, вытаскивая из гнездателефонную трубку, – никуда не ходи. Садись здесь и сиди. Ему не хотелось,чтобы прыткий юноша Макс Хрусталев спер у него из дома что-нибудь ценное.

– Больно мне надо ходить! – огрызнулся тот и приткнулся настул. И огляделся с первобытным любопытством. От любопытства он даже на минуткупозабыл, что голоден и от голода шумит в голове и сводит желудок.

Ему показалось вдруг, что он попал в телевизор.

Вот он уходит из дома, и едет на вокзал в раздолбанномавтобусе номер три, и мается в кассе между бабками в платках и потными мужикамис мешками на плечах, и покупает билет в общий вагон – у него были деньги,немного, заработанные прошлым летом, когда приезжали строители ремонтироватьхрам Петра и Павла на рыночной сенежской площади. Макс Хрусталев толкался у нихдовольно долго, и от нечего делать они научили его штукатурить. Хорошие былирабочие, откуда-то издалека, из Ашхабада, что ли. Пили мало – или совсем непили, вот чудеса-то! – носили брезентовые комбинезоны, не разговаривали почти,ели аккуратно и обстоятельно, как будто делали важное дело, – голод опятьскрутил в узел живот, – а по вечерам молились. Бригадир Рахим, самый бородатыйи суровый, водку, которую несли со всего города – мало ли чего в хозяйственужно, то крышу перекрыть, то канаву выкопать, то камень из огорода откатить, –возвращал всегда с одними и теми же словами: “Нам Аллах не велит”, а за крышуили канаву брал деньгами и натурой – молоком, медом. Мяса тоже не брал.

Петра и Павла невиданные рабочие облагородили очень быстро,к осени уж все сделали и укатили. Макса научили штукатурить, а потом заплатилиза работу. Целых триста рублей заплатили. На сто Макс купил себе куртку, стоотдал матери, надеясь ее задобрить, а сто приберег. Билет до Москвы примернотак и стоил, но ушлый и тертый Макс знал, что в Москве есть еще метро, вкоторое без денег ни за что не пустят, и всю дорогу не ел и не пил, проверялкарман, лежа на третьей полке, а теперь вот попал в телевизор.

В этом телевизорном нутре жизнь устроена совсем не так, какнастоящая, снаружи. Здесь был коричневый ковер, а перед дверью – полукругом –блестящая плитка: просторные стены, а на стенах картины – загляденье, ничего непоймешь! – широкий диван, высокие стулья перед длинной и узкой штуковиной. ВСенеже такую штуковину он видел только в баре. Бар назывался “Хилтон” и имелнехорошую репутацию. Еще здесь был низкий столик с бумагами, разлапистыекресла, огромный серебряный телевизор на низких блестящих ногах, а за спиной уМакса оказалась вроде бы кухня – все синее с желтым, новое, сверкающее, какбудто тут по правде никто не живет. Не выпуская из виду гостя, Архипов выудилиз нижнего ящика обувной полки огромный растрепанный справочник “Вся Москва” икинул его на стойку. Гость вздрогнул, как будто Архипов “Всей Москвой” дал емупо голове.

– Когда собираешься к родственникам в гости, – сказалАрхипов, распахивая холодильник, – предупреждать надо. Повезло тебе, что ядобрый, сильный и справедливый, как Робин Гуд.

– Вы как Робин Гуд? – не поверил юнец.

– Я. Ботинки сними и руки вымой. Ты что, навоз возил?

– Не возил я навоз!

– А по-моему, возил.

Один о другой Макс Хрусталев стащил ботинки, извиваясь всемтелом, слез с высоченного стула и поплелся к раковине. Крана не было. Быладиковинная плоская ручка, в которой отражалась уменьшенная и перевернутаялюстра.

– Вверх.

– Чего?

– Вверх тяни.

Он потянул, и вода неистово брызнула в разные стороны,широким веером вылетела из раковины и залила Максу штаны.

– Да не так сильно!..

– Чего?!

Архипов подошел и закрыл кран. И снова открыл:

– Руки мой – чего, чего!