Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов

Тезис Конфино о смешанной ренте (барщина и оброк) кажется плодотворным, однако стремление автора противопоставить барщине и оброку смешанную ренту как нечто «качественно» иное[1274] едва ли правомерно, тем более, что сам Конфино подчеркивает неантагонистический характер противоречия между барщиной и оброком и видит основную антитезу дворянского «сеньориального» землевладения в развитии таких явлений, как наемный труд, сдача земли в аренду и другие моменты, которые, впрочем, лишь декларируются, но не исследуются автором[1275]. Правильный в своей основе тезис о смешанной ренте настолько абстрактен, что оправдывает отказ автора от изучения порайонной специфики рент и его ориентацию на условный «средний» тип дворянского и крестьянского хозяйства[1276].

Объясняя рост барщины во второй половине XVIII в., Конфино называет три причины его: 1) «возврат» дворянства к земле в 1762–1775 гг.; 2) «псевдо-экономическое»[1277] мнение дворянства о выгоде «сырья» по сравнению с чистой прибылью; 3) постоянное вздорожание зерновых в течение второй половины XVIII – начала XIX в.[1278]. Первое объяснение, высказанное автором в виде скромной «догадки», имеет наибольшую убедительность. Здесь следовало бы указать на дальнейшую эволюцию дворянской собственности в сторону ее капитализации. Зато второе объяснение, которое кажется автору «бесспорным», является, скорее, следствием первой причины, чем фактором одного с ней порядка.

Учета эволюции дворянской земельной собственности не наблюдаем мы и в статье Дениз Экот, несколько преувеличивающей сугубо казенные цели генерального межевания[1279].

Ф. Кокен объясняет передвижения государственных крестьян в первой половине XIX в. лишь факторами «отталкивания» (неблагоприятные местные условия – малоземелье, неурожаи, голод), отрицая для этого времени наличие факторов «притяжения» на новые места (они появились, по мнению автора, только в пореформенный период)[1280]. Это означает некоторую недооценку буржуазного расслоения крестьянства и капиталистического развития страны в первой половине столетия.

Итак, мы видим, что развитие буржуазных отношений в деревне не нашло отражения в работах французских историков начала 60-х годов. Проблема генезиса капитализма изучалась главным образом на материале, относящемся к истории промышленности. Затрагивалась она и в обобщающих трудах.

По мнению Вельтера, в «Московии» не выработалось настоящего третьего сословия: ни ремесленники, ни дьяки не превратились в буржуазию[1281]. В 1946 г. Вельтер утверждал, что русская промышленность от системы сельского и городского ремесла перешла в XIX в. к современной фабрике, минуя характерную для Западной Европы мануфактурную стадию[1282]. Однако Порталь в 1950 г. определял уральский завод XVIII в. как «органическую мануфактуру»[1283]. Говорил он также о текстильных и других «мануфактурах» центральной России[1284]. Ошибочное представление Вельтера не получило распространения во французской историографии начала 60-х годов.

Наиболее видное место в изучении истории русской промышленности XVIII – первой половины XIX в. принадлежит Порталю. В книге об уральской металлургии, изданной в 1950 г., Порталь писал, что в основе промышленного развития России XVIII в. лежал «торговый капитал» (le capital commercial), инициатива купцов, а не дворян (Строгановы – исключение). Другим условием появления «крупных капиталистов» на Урале в XVIII в. он считал покровительственную политику правительства[1285]. В соответствии с этой концепцией автор указывал два источника накопления капитала в металлургической промышленности: 1) вложение торгового капитала, 2) благоприятствование предпринимателям со стороны государства (предоставление прав феодального характера в отношении земель, лесов, рабочих рук, монополии)[1286].

Производственные отношения на уральских заводах Порталь характеризовал как смешанную систему, которая, с одной стороны, приближалась к феодальной барщине (когда труд был принудительным), с другой – к капиталистической экономике (когда крестьяне и рабочие продавали свою рабочую силу за зарплату)[1287].

Индустриализация Урала не привела, по мнению Порталя, к образованию настоящего пролетариата[1288]. Вместе о тем, автор говорил о «крупных» и «мелких» «капиталистах» XVIII в.[1289]. Он указывал, правда, что «торговый капитал» не мог играть первенствующей роли (хотя роль его и увеличивалась в течение XVIII в.) в такой экономически отсталой стране, как Россия, в условиях социального и политического режима, сохранявшего феодальные черты[1290]. Порталь писал: «По необходимости индустриализация расширила [сферу применения] крепостного права и усилила феодальную систему»[1291].

В работах начала 60-х годов Порталь поставил вопрос о происхождении русской буржуазии в текстильной промышленности и о генезисе капитализма в целом. Согласно Порталю, экономическое развитие России конца XVII – первой четверти XVIII в. выдвинуло на историческую арену русскую буржуазию, которая формировалась в течение XVII в.[1292] Рецензируя книгу А. Ц. Мерзона и Ю. А. Тихонова[1293], Порталь подчеркнул, что «наши часто общие суждения об экономической отсталости (впрочем, действительной) России должны быть пересмотрены»; «…в конце XVII в… складывался национальный рынок… Крестьянство деревни и города, которое часто считают однородным, дифференцировалось на категории богатых и бедных. По мере того, как возникала из среды ремесленников мелкая буржуазия, с помощью своих капиталов прибиравшая к рукам местные мастерские, разорившиеся крестьяне, если они не могли наняться в эти мастерские, уходили на уральские соляные варницы. Так вырисовываются в XVII в. те черты экономики и общественной жизни, без изучения которых нельзя объяснить ни успехов, ни просчетов Петра Великого»[1294]. Вместе с тем «буржуазия» рубежа XVII–XVIII вв. кажется Порталю и малочисленной, и маловлиятельной. Автор указывает сумму признаков, определявших специфику русской «буржуазии» этого времени. Она не составляла ни класса, ни юридической категории, отличной от крестьянства, за исключением посадов. В противоположность западноевропейской городской буржуазии, она не была свободной. Русская буржуазия не возвысилась победоносной борьбой против светской или духовной власти. Она оставалась в прямом подчинении у государства, была обложена налогами и привязана к городу. В XVIII в. ее роль увеличилась, однако государство интересовалось не только производительной деятельностью промышленной и торговой буржуазии, но и рассматривало ее как источник доходов для удовлетворения военных нужд. Наконец, в среде купцов и горожан не была развита идея самоуправления[1295].