Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

которое я храню у самого сердца. Они согревают меня в разлуке и дарят надежду на наше скорое счастье.

Моя милая, моя нежная бабочка, дни тянутся невыносимо медленно, но мысль о нашей помолвке и грядущей совместной жизни наполняет меня радостью и нетерпением.

Жду тебя с замиранием сердца.

Твой преданный и любящий,

Йозеф»

В шкатулку, рядом со стопкой писем, из одного из конвертов, что я судорожно мял в руках, выскользнула маленькая, размером с игральную карту, фотография. Она упала изображением вверх, и мой взгляд приковало к запечатленному на ней образу. С карточки на меня смотрел Юзеф, но не тот Юзеф, которого я знал. Это был совершенно другой человек: лощёный, холёный, одетый в дорогой, с иголочки, костюм, сшитый, вероятно, у лучшего портного в городе. Его поза, выражение лица, взгляд - все в нем излучало уверенность, достаток и принадлежность к высшему обществу.

В груди у меня болезненно кольнуло. Хотел бы я сейчас оказаться слепцом, наивным глупцом, способным обманываться, не видеть очевидного. Хотел бы я всей душой верить, что этот господин на фото – лишь двойник, что Юзеф не такой, что он, как и я, не связан по рукам и ногам предрассудками и не ограничен своим положением в обществе, что его взгляды свободны от этих оков. Но горькое предчувствие шептало мне, что это не так, что мои надежды тщетны.

— А он уезжал во Францию? — спросил я, сам не узнавая своего голоса. Он прозвучал надломленно, почти беззвучно, пересохшее горло отказывалось повиноваться. Но Гарриет, стоявшая рядом, уловила мой вопрос, и в её глазах мелькнуло удивление.

— Да, уезжал, — ответила она, наклонив голову набок, словно пытаясь разглядеть что-то в моем лице. — Это было некоторое время назад. Его дядя попросил об одолжении. Они как раз гостили у нас, когда обсуждалась эта тема, этот отъезд. Помню, в гостиной было довольно шумно.

— И что... что они говорили?

— Что-то о каком-то поручении, — Гарриет задумчиво нахмурила брови, пытаясь восстановить в памяти детали разговора. — Что Йозеф должен найти какого-то человека в Марселе. Что-то важное, видимо... Подожди, — её глаза вдруг расширились, в них вспыхнуло подозрение, — ты знаком с Йозефом?

Я промолчал. Не мог заставить себя произнести ни слова. Всё, что я узнал, всё, что увидел, перевернуло мой мир. Мне нужно было время, чтобы осмыслить это и уложить в голове. Теперь, как никогда прежде, я понимал, что каждое слово, жест, взгляд, могут иметь роковые последствия. Нужно быть предельно осторожным, тщательно взвешивать каждый поступок, прежде чем сделать его, следить за каждым своим шагом, за каждым человеком кто был в моём окружении. Доверие стало непозволительной роскошью.

Этот удар оказался слишком сильным и очень внезапным. Навалившаяся тяжесть правды, усиленная бессонной ночью, окончательно выбила меня из колеи. Я почувствовал, как к горлу подступает тошнота, как пол уходит из-под ног, а реальность начинает расплываться перед глазами. Где я? Почему я здесь? Что происходит? Сознание помутилось, я перестал понимать, где нахожусь и что делаю. Голова шла кругом, в ушах звенело, и я с трудом сидел, чувствуя, как силы покидают меня, оставляя лишь гнетущую пустоту и мерзкий, холодный, как труп страх, расползающийся по венам.

Запись 33

Запись 34

После памятного поцелуя, точнее, его жалкой имитации, мы с Гарриет больше не оставались наедине. И дело было вовсе не в моём нежелании. Скорее, наоборот, Гарриет стала избегать меня, словно призрак, растворяясь в лабиринтах особняка, как только я появлялся рядом. Она не попадалась мне на глаза, а я не собирался пресмыкаться перед ней только потому, что она великодушно согласилась стать соучастницей в моей мести.

Я придерживался своего обычного распорядка дня, стараясь не думать о ней. Одна моя часть, та, что пряталась глубоко внутри, надеялась, что Гарриет, наконец, прозрела. Что она поняла, что всё это – не более чем жестокая игра, в которой нет места ни любви, ни страсти. Что она осознала, что любовник из меня никудышный, что моё сердце не способно на те чувства, которых она так жаждала. Но другая, циничная и расчетливая, понимала: если Гарриет передумает, откажется от своего обещания, то я потеряю последнюю возможность найти компромат на Йозефа, лишусь единственного шанса отомстить.

Тем временем приближался день свадьбы. Кирха, расположенная в двухстах метрах к западу от особняка, с самого утра оглашала округу звонкими ударами колоколов, возвещая о радостном событии: Герман Стэйниц (пусть и не по своей воле) и Гарриет Бёттхер соединяют свои судьбы. Этот день должен был стать началом конца для Йозефа, первым актом моей мести. Дом Бёттхеров был охвачен предсвадебной лихорадкой.

Слуги сновали туда-сюда, занятые многочисленными обязанностями. В одной из просторных гостиных накрывался стол, который уже ломился от всевозможных яств: запечённые окорока, истекающие ароматным соком, румяные пироги с разнообразными начинками, серебристые блюда с рыбой, горы фруктов, сверкающих яркими красками, и, конечно же, бесчисленные бутылки вина, обещающие гостям весёлый праздник.

Где-то во дворе кто-то изрядно перебравший уже затянул заунывную песню о том, что малышка Гарриет, такая юная и невинная, стала совсем взрослой, что вот-вот она покинет отчий