Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

дом и станет женой. Эти пьяные, сентиментальные вопли резали слух, вызывая у меня лишь раздражение.

Среди всей этой суеты, Кристоф крутился вокруг меня, как юла. Он держал в руках свадебный костюм, сшитый по последней моде, и, прикладывая его к себе, пытался показать, как великолепно он будет сидеть на мне и что я теряю. Его энтузиазм был почти заразителен, но я лишь кривился, представляя себя в этом наряде, будто я был актёром в дешёвом спектакле, а не женихом на собственной свадьбе. Все эти приготовления, радостная суета казались мне чужими, искусственными. Я не чувствовал ни радости, ни волнения, лишь ожидание.

— В жизни не видел человека хитрее. Выпутался из собственной свадьбы, — Кристоф разразился громким, искренним смехом, откидывая голову назад. Его веселье казалось неуместным среди всей этой предсвадебной суеты, но в то же время, в нём было что-то заразительное.

Смех друга эхом отдавался от стен просторной, но слегка захламлённой комнаты, обставленной в стиле, который можно было бы назвать "художественным беспорядком". Лучи утреннего солнца, пробиваясь сквозь неплотно задернутые шторы из тяжелого бархата, золотили пылинки, танцующие в воздухе, и высвечивали многочисленные безделушки, расставленные на резных столиках и полках.Эта комната, когда-то, видимо, служила кабинетом, о чем свидетельствовал массивный письменный стол, заваленный бумагами, и несколько кресел с высокими спинками, обитых потертой кожей. Запах старой мебели, пыли и едва уловимый аромат сигар создавали атмосферу не то запустения, не то таинственности.

— Ты вымаливал её, не я, — спокойно возразил я, скрестив руки на груди и не меняя позы. Я стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, вырезанному из тёмного дерева, и внимательно наблюдал за своим другом. — Я тебя вытащил отсюда, это всего лишь маленькая плата. Если бы ты вытаскивал меня подобным образом, то я сделал бы то же самое, — продолжил я. Мой голос звучал ровно и убедительно. В конце концов, всё, что я делал, было ради Кристофа.

— Из тебя выйдет хороший бизнесмен, — Кристоф, наконец, перестал смеяться и, подойдя к большому зеркалу в деревянной раме, занимавшему почти всю стену напротив, принялся поправлять белоснежную бабочку на своей шее. — Ты умеешь выглядеть наивным, при этом откусывая у людей конечности.

Его слова, сказанные с лёгкой иронией, попали в самую точку. Я действительно умел носить маски, умел казаться тем, кем не являлся. И всё ради достижения своих целей. В этот раз целью было спасение друга, но кто знает, что будет дальше? В ответ на его замечание, я оскалился, изображая хищника, готового в любой момент броситься на свою жертву.

— Нам обоим грозит ад, значит встретимся там, — Кристоф, закончив возиться с бабочкой, повернулся ко мне, и на его лице снова появилась беззаботная улыбка. Его отражение в зеркале, обрамлённое золотом рамы, казалось призрачным двойником, гостем из другого мира.

— Ну, или сгнием в земле, — произнёс я, и в моём голосе прозвучала мрачная решимость.

— Точно, сгнием в земле, — кивнул он, соглашаясь со мной. Смерть была неизбежным концом для всех, и неважно, где она нас настигнет, в адском пламени или в холодной земле. Было бы славно, если бы мы встретили её вместе.

Вскоре я наблюдал за тем, как суета улеглась, а последние домочадцы, перешептываясь и хихикая, покинули дом, направляясь к кирхе. Дождавшись, когда звук их шагов затих вдали, я принялся за свой план. Отыскав в чулане старые, запылившиеся тряпки, я обмотался ими, превращаясь в сгорбленного, немощного старика. Мои плечи опустились, спина согнулась, а каждый шаг давался с преувеличенным трудом. На улице, под забором, мне посчастливилось найти старую метлу с обломанным черенком – идеальный реквизит для моей маскировки. Опираясь на неё, я поковылял в сторону кирхи, шаркая ногами и бормоча под нос невнятные старческие жалобы.

Кирха Святой Елизаветы, построенная из красного кирпича в готическом стиле, возвышалась над импровизированной деревенской площадью, словно молчаливый страж. Её остроконечный шпиль, увенчанный крестом, тянулся к небу, а стрельчатые окна, украшенные витражами, пропускали внутрь разноцветные лучи солнца. Стены кирхи, покрытые мхом и местами потрескавшиеся, хранили в себе истории многих поколений. Тяжелые дубовые двери были распахнуты, приглашая всех желающих внутрь. Внутри, сводчатый потолок терялся в полумраке, а ряды деревянных скамеек, отполированных до блеска временем и молитвами, вели к алтарю. Приблизившись к залу, я увидел, что он уже переполнен. Весть о том, что Герман Фердинанд Стейниц, известный английский алхимик и изобретатель европейского фарфора, берет в жёны юную Гарриет, разлетелась по округе молниеносно.

Посмотреть на церемонию собрались не только слуги и работники поместья, но и мелкопоместные дворяне, бюргеры, торговцы и любопытные горожане. Каждый хотел своими глазами увидеть столь необычное событие. Я, стараясь не привлекать к себе внимания, остался у самого входа, прислонившись к стене. Делая вид, что подметаю невидимую пыль своей жалкой метлой, украдкой наблюдал за происходящим. Мой взгляд был прикован к алтарю, где в торжественном ожидании стоял Кристоф.

Он был одет в строгий, но элегантный камзол из тёмно-синего сукна, расшитый серебряной нитью. Белоснежный жабо и манжеты кружевной рубашки контрастировали с тёмной тканью камзола. На ногах - черные штаны, заправленные в высокие кожаные сапоги. Его осанка была безупречной, но в глазах читалось волнение. Кристоф то и дело поправлял перчатки и нервно переминался с ноги на ногу, не сводя глаз с распахнутых дверей. Он ждал мою невесту.

В кирхе царила атмосфера торжественного ожидания, прерываемая лишь тихим шепотом и шуршанием одежд. Пастор, облаченный в чёрную мантию с белым воротником, стоял у алтаря, перелистывая страницы Священного Писания. По обе стороны от него пребывали два алтарных мальчика в белых стихарях, держа в руках зажженные свечи. Двери кирхи распахнулись, и в проёме, словно видение, появилась Гарриет.

Её фигуру окутывал мягкий свет, льющийся из окон, создавая вокруг неё ореол. На мгновение воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь лёгким шелестом её платья. И вот она сделала первый шаг внутрь. Роскошное подвенечное платье из белоснежного атласа, казалось, сияло изнутри. Оно было сшито по последней моде: облегающий верх, подчёркивающий тонкую талию, и пышная юбка, расшитая жемчугом и тончайшим кружевом. Длинный, струящийся шлейф, украшенный замысловатой вышивкой серебряными нитями, тянулся далеко позади неё. Его несли две девочки-служанки, одетые в нарядные платьица, с лицами, полными благоговейного трепета. Для них, простых деревенских девочек, держать шлейф невесты было великой честью и, несомненно, самым волнующим событием в их юной жизни. Гарриет,