Ангелы и Демоны - Дэн Браун

Используя все свободное пространство, Лэнгдон согнул ноги впопытке нащупать дно гроба. Наконец это ему удалось, и в тот миг, когда захватна горле стал нестерпимым, он что было сил ударил в дно саркофага обеиминогами. Саркофаг сдвинулся едва заметно, но и этого оказалось достаточно, чтобычудом державшийся на краях опор каменный ящик окончательно упал на пол. Крайгроба придавил руку убийцы, и до Лэнгдона донесся приглушенный крик боли.Пальцы на горле профессора разжались, и рука исчезла во тьме. Когда убийцеудалось высвободиться, край тяжеленного каменного ящика со стуком упал насовершенно гладкий мраморный пол.

Мир погрузился в полную тьму.

И в тишину.

В лежащий вверх дном саркофаг никто не стучал. Никто непытался под него заглянуть. Полная темнота и мертвая тишина. Лежа в кучекостей, Лэнгдон пытался прогнать охвативший его ужас мыслями о девушке.

Где ты, Виттория? Жива ли ты?

Если бы ему была известна вся правда — весь тот ужас, вкотором вскоре предстояло очнуться девушке, он пожелал бы ей быстрой и легкойсмерти. Ради ее же блага.

А тем временем в Сикстинской капелле кардинал Мортати (также, как и все остальные участники конклава) пытался вникнуть в смысл того, чтосказал камерарий. Молодой клирик поведал им такую страшную историю ненависти,вероломства и коварства, что старого кардинала начала бить дрожь. Залитыйсветом свечей камерарий рассказал о похищенных и заклейменных кардиналах. Обубитых кардиналах. Он говорил о древнем ордене «Иллюминати» — одно упоминание окотором пробуждало дремлющий в их душах страх. О возвращении этого сатанинскогосообщества из небытия и о его обете отомстить церкви. Камерарий с болью вголосе вспомнил покойного папу… ставшего жертвой яда. И наконец, перейдя почтина шепот, он поведал собравшимся о новом смертельно опасном открытии — такназываемом антивеществе, которое менее чем через два часа могло уничтожить весьВатикан.

Когда камерарий закончил, Мортати показалось, что сам сатанавысосал весь кислород из Сикстинской капеллы. Кардиналы едва дышали. Ни у когоиз них не осталось сил, чтобы пошевелиться. Слова камерария все еще продолжализвучать во тьме.

Единственным звуком, доносившимся до слуха кардиналаМортати, было противоестественное для этого места гудение видеокамеры заспиной. Это было первое появление электроники в стенах Сикстинской капеллы завсю историю Ватикана. Присутствия журналистов потребовал камерарий. Квеличайшему изумлению членов конклава, молодой Вентреска вошел в капеллу всопровождении двух репортеров Би-би-си — мужчины и женщины. Войдя, камерарий объявил,что его официальное заявление будет транслироваться в прямом эфире по всемумиру.

И вот, повернувшись лицом к камере, камерарий произнес:

— А теперь, обращаясь к иллюминатам, так же как и ковсему научному сообществу, я должен сказать, — голос его приобрелнесвойственную клирику глубину и твердость, — вы выиграли эту войну.

В Сикстинской капелле повисла мертвая тишина. Казалось, впомещении мгновенно вымерло все живое. Стало настолько тихо, что Мортатиявственно слышал удары своего сердца.

— Машина находилась в движении многие сотни лет. Нотолько сейчас, как никогда раньше, все осознали, что наука стала новым Богом.

«Что он говорит?! — думал Мортати. — Неужели егооставил разум? Ведь эти слова слышит весь мир!»

— Медицина, электронные системы связи, полеты в космос,манипуляции с генами… те чудеса, которыми сейчас восхищаются наши дети. Это течудеса, которые, как утверждают многие, служат доказательством того, что науканесет нам ответы на все наши вопросы и что все древние россказни о непорочномзачатии, неопалимой купине, расступающихся морях утратили всякое значение. Богбезнадежно устарел. Наука победила. Мы признаем свое поражение.

По Сикстинской капелле пронесся смущенный и недоумевающийропот.

— Но торжество науки, — продолжил камерарий,возвышая голос, — далось каждому из нас огромной ценой. Оно стоило намочень дорого.

В темном помещении снова воцарилась тишина.

— Возможно, наука и смягчила наши страдания от болезнейи от мук изнурительного труда. Нельзя отрицать и того, что она создала массумашин и аппаратов, обеспечивающих наш комфорт и предлагающих нам развлечения.Однако та же наука оставила нас в мире, который не способен вызывать ниудивления, ни душевного волнения. Наши великолепные солнечные лучи низведены додлин волн и частоты колебаний. Бесконечно и бесконечно сложная Вселеннаяизодрана в клочья, превратившись в систему математических уравнений. И даженаше самоуважение к себе, как к представителям человеческого рода, подверглосьуничтожению. Наука заявила, что планета Земля со всеми ее обитателями — всеголишь ничтожная, не играющая никакой роли песчинка в грандиозной системе. Своегорода космическое недоразумение. — Камерарий выдержал паузу и продолжил: —Даже те технические достижения, которые призваны нас объединять, выступаютсредством разобщения. Каждый из нас с помощью электроники связан со всем земнымшаром, и в то же время все мы ощущаем себя в полном одиночестве. Нас преследуютнасилие и расколы общества. Мы становимся жертвами предательства. Скептицизмсчитается достоинством. Цинизм и требование доказательств стали главной чертойпросвещенного мышления. В свете всего этого не приходится удивляться, чтоникогда в истории люди не чувствовали себя столь беспомощными и подавленными, какв наше время. Наука не оставила нам ничего святого. Наука ищет ответы, исследуяеще не рожденные человеческие зародыши. Наука претендует на то, чтобы изменитьнашу ДНК. Пытаясь познать мир, она дробит мир Божий на все более мелкие имелкие фрагменты… и в результате порождает все больше и больше вопросов.

Мортати с благоговением внимал словам камерария. Священникоказывал на него почти гипнотическое воздействие. В его движениях и голосеощущалась такая мощь, которой старый кардинал не встречал у алтарей Ватикана завсю свою жизнь. Голос этого человека был проникнут бесконечной убежденностью иглубочайшей печалью.