Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Сегодня сердце особенно сильно рвалось к Вам; Вы поймете почему: с одной стороны дорогое и торжественное для каждого русского открытие памятника славы, с другой стороны вокруг него толпа, между которою разными нетерпеливыми зрителями и судьями нынешних политических событий пущен был слух, что Вы объявите при открытии памятника мобилизацию и оккупацию Болгарии! Я твердо верил, что этого не будет, но все-таки повсюду распространяемые об оккупации слухи доказывают, как все умы близки к этому событию и как подчас и на Вас они должны так сказать напирать. Но научаемые Богом Вы держитесь твердо на избранном Вами трудном и неблагодарном, но верном пути, и дай Бог Вам скоро увидеть, как этот именно путь был и есть верный путь.

Да, Государь, мне дал Бог утешение не только Вам наедине, но всенародно так сказать исповедывать свое заблуждение[495] тогда, когда как все, я легкомысленно и нетерпеливо проповедывал об оккупации; я говорю: утешение, ибо Вы не поверите, как отрадно душе чувствовать свой разум возвращенным к ясному и непреложному пониманию правды, а с другой стороны мне дано было узреть, что не бесплодно было это исповедыванье своих заблуждений, ибо оно дало очень наглядно некоторым другим органам печати ободрение стать прямо и решительно на сторону подчиняющихся Вашему воззрению и сразу ограничило и ослабило действие разгорячавших статей «Московских ведомостей». Да и они значительно округлили и понизили свой тон[496]. А получаемые мною письма и сведения из провинции несомненно удостоверяют, что в разных углах России думают так, как Вы думаете. Как бы грустно и трудно не было время, я всему этому радуюсь, ибо никогда еще так сильно не высказывалась правота мысли тех, которые свято и твердо веруют, что правда в внутренней и во внешней политике России тогда является, когда Вы внимаете только Себе! Тогда людское неразумие молчит и бессильно, и Божий разум Вас осеняет!

И пусть все свершается в Болгарии, все, решительно все, резня, война, разорение, да не двинет Россия ни одним волосом, доколе, испытав все и увидев все, Болгария дойдет до всенародного сознания: что значит быть покинутою русским Государем! Пусть годы пройдут: день уразумения прийдет!

А нам теперь слишком много работы внутренней и слишком нужно быть совсем свободным в своих движениях, чтобы думать о разорении себя из-за Болгарии… Европейский мир висит на волоске от вседневной угрозы его нарушения… Не дай Бог пускаться теперь в самую даже мирную и всею Европою санкционированную оккупацию, которая с первого дня для нас станет авантурою и отвернет все силы и все мысли России от работы у себя к Сизифовой работе в Болгарии…

Не зная, удостаиваете ли Вы проглядывать статьи и мысли «Гражданина» по болгарскому вопросу, я осмеливаюсь представить их за последние две недели в выписках[497], прося прощения, что надоедаю Вам.

Засим, имея много, много что Вам сказать достойного Вашего внимания и не вкладывающегося в рамки письменного изложения, я умоляю Вас, Всемилостивейший Государь, о великой милости, удостойте осчастливить меня и, если сие возможно, принять меня в Вашем Гатчинском уединении в один из дней, когда нет официальных приемов. Не откажите, умоляю Вас, Вашему старому верноподданному слуге

В. М

12 октября

№ 38

Всемилостивейший Государь!

Сегодня в 12 часов дня был позван к графу [Д. А.] Толстому, и мне прочитаны были им Ваши замечания на мою статью[498].

Выслушал их с болью на душе, и теперь в ночном уединении, принося пред Вами сознание своей виновности, присоединяю к нему и мольбу о прощении и помиловании. Мало того, что я стал жертвою заблуждения, я скажу, что стал жертвою невероятной мистификации. По вопросу о кн. [Н. Д.] Мингрельском[499] я молчал до дня, когда от одного компетентного лица узнал, что дело улажено и окончено между кабинетами Европы и что печатать об этом теперь не предосудительно; я поверил этим словам тогда, когда увидел во всех газетах толки об этом кандидате. Об офицерах и войсках, будто бы отправляемых в Болгарию, сказ еще невероятнее: я узнал об этом в областях Главного штаба и с подробностями такими, которые не позволяли сомневаться в главном. И если бы я назвал этих лиц, то несомненно, Государь, Вы бы удивились вранью, доходящему теперь в Петербурге до исполинских размеров; врут самые по-видимому достоверные люди, смешивая слухи и толки газет, гостиных, клубов со сведениями официальными в один винегрет. А главное, негде узнать правду: нигде нет руководительного для печати камертона. А до какой степени можно не знать фактов верно, доказывают мои грехи; например, о конституции Болгарской; даю честное слово, что я впервые узнаю, что дело это навязано было нам Европою, так как все мои сведения я получил от [А. М.] Дондукова[-Корсакова], [П. А.] Грессера и тому подобных лиц, и еще на днях К. П. П[обедоносцев] со слов Дондукова все это мне повторял, называя авторами конституции кн. [С. Н.] Урусова и [Д. А.] Милютина сверху и [А. Д.] Градовского снизу, при чем рассказывал, что в то время одни уговаривали покойного Государя не вводить конституцию, а другие, с Милютиным во главе, стояли даже за это слово!