Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский

Вот чистосердечный сказ об обстоятельствах, слегка ослабляющих мою виновность!

Но виновный остается все-таки виновным, и я умоляю простить меня и верить мне, что наученный столь горьким уроком, я надеюсь не давать Вам причины впредь быть мною недовольным. Такие уроки не забываются людьми любящими Вас не на словах, а всею душою. А в умысле вредить политике моего правительства или заведомо лгать вряд ли кто меня заподозрит.

Итак, еще раз умоляю простить меня, Государь, простить Вашего старого верного слугу, глубоко скорбящего о доставленном Вам неудовольствии.

4 ноября 1886

[Приписано на том же листе: ] 5 ноября. Отправил письмо к [А. С.] В[асильковско]му, и час спустя получаю от него радостную весть о назначенном мне в понедельник Вами часе. О, Государь, благодарю Вас за радость и счастье!

Вскрыл сие письмо, чтобы сие досказать!

Доскажу и другое: Вы и приблизительно не можете составить себе представление о грандиозно-благотворном действии на умы и души Вашего решения по сахарному вопросу[500]. Вы создали эпоху этим решением, все ожили, вздохнули бодро и радостно. Благословен да будет этот день.

Подробности, если позволите, до Дневника.

№ 39

Покорная просьба по журн[алу] «Воскресенье» 14 ноября ради[501]

Всемилостивейший Государь!

Вот два года, как я все подготовляюсь к осуществлению вкупе с несколькими лицами, с этим делом знакомыми, крайне нужный теперь опыт издавать для простонародного чтения такой журнал, который доставлял бы ему занимательное чтение, и где бы незаметно так сказать проводились те начала религии, Самодержавия, подчинения Власти, уважения к главе семьи, собственности и т. д., которые служат основами быта и которые, к сожалению, успели пошатнуться и в простонародье.

Для этой цели Бог помог устроить дело в виде еженедельного издания: «Воскресенье». Цена его назначена по дешевизне наименьшая в России – 3 р. в год с пересылкою. Все лучшее из писанного в эти 50 лет будет служить материалом для составления этого издания. Лучшие проповеди, лучшие стихи, лучшие рассказы из русской истории, боевые рассказы, поэтические рассказы, народные патриотические сцены и затем сельскохозяйственные полезные сведения, вот программа издания.

Граф [Д. А.] Толстой, [П. С.] Ванновский и [И. Д.] Делянов поддержали меня своими рекомендательными циркулярами. Так как дело не афера – то я смело мог просить об их поддержке.

Но затем без Вашего так сказать благословения не хотелось бы начать сие дело! Всею душою верю, что если Ваш камень будет положен в основу дела, оно получит успех в смысле благословения Божия, и вот мне пришла такая мысль: умоляю, если Вы взглянете на дело благожелательно, дайте приказание подписаться на известное количество экземпляров (смел бы примерно сказать 1000) для рассылки беднейшим церковно-приходским училищам в России. Так как в смете издания не предвидится барыша, а все сводится к уравновешиванию расхода с приходом, то является смелость Вас умолять об этой милости как о знаке ободрения и одобрения с благою целью предпринимаемого дела. А так как я сам плохой хозяин, то вся хозяйственная часть, в виду того, чтобы не компрометировать дело, будет в руках опытных и сведущих лиц; я же буду только ответствовать за хорошее направление каждой статьи издания. Сотрудников имеется до 20 из лиц самого твердого закала, и большинство – военные.

Да будет сие моление Вами принято, всемилостивейший Государь, от Вашего верноподданного!

К. В. М

№ 40

[Дневник 20 октября – 12 ноября 1886]

Возобновляю свой дневник. Увы, не под отрадными впечатлениями приступаю я к записыванию впечатлений.

Зимний сезон вполне начался. Государственный совет в полном сборе, все министры при своих портфелях, а между тем, увы, наше финансовое положение все так же угрожающе, как было. Не живется покойно ни единой минуты, и тоска бессилия гнетет невыносимо больно. Да, именно тоска, и именно тоска бессилия. За эти месяцы пришлось почти убедиться, что мои слова мало имеют цены в глазах Того, для Которого я чувствую и сознаю себе живущим. Везде слышишь живую речь об угрожающих нам и постоянно усиливающихся опасностях нашего финансового кризиса, чувствуешь и понимаешь, каким гнетом и какою бедою этот кризис ложится на действия и весь духовный мир Царя, видишь ясно, что при всем том положение хотя страшно трудное, но не безнадежное, что есть еще возможность спасти положение, – а между тем ничего не можешь, ничего. Чувствуешь, что слова бессильны, что нет доверия к тому, что говоришь, в Том, Кому говоришь. Тяжкое предчувствие вещает, что в эти несколько месяцев сторонние веяния успели бросить тень на вопрос о назначении Вышнеградского, и вероятно это назначение не состоится. А ведь страшно подумать, что может случиться, если вправду назначение единственного к делу нынешней безысходной минуты в министры финансов пригодного человека не состоится… Не следует умалять или суживать размеры нынешнего безвыходно мрачного положения. Все от А до Z в настоящее время зависит только от вопроса: будет ли новый министр финансов или не будет? При нынешних условиях – и говоря уже о том, что государственное хозяйство идет страшно быстро по скату в пропасть, и идет по плану и заговору врагов государства, страшно становится от мысли, что мы сделаем, если непредвиденный поворот событий в Европе, – сделает неизбежною для России минуты вооружения или войны. При нынешних условиях М[инистерст]во финансов не в состоянии дать рубля на новые военные расходы. Мало того, оно вынудит Россию отрекаться от всякой политики действия, оно может скомпрометировать достоинство Русского Государя, Его слово, Его политику и связать Его в ту минуту, когда вся Россия будет от Него ожидать действий полной свободы. Тогда начнется опять глухое раздражение в стране, пойдут толки подпольного мира, охладится духовное объединение Царя с народом, и прежде всего разумеется поднимут головы и приймутся за свои адские замыслы крамольники… Все это неизбежно будет, говорят со всех сторон одинокие кружки преданных Государю людей, а между тем что сделать и как сделать, чтобы их предостерегающие голоса не только дошли до престола, но заслужили доверия и уготовили вовремя путь и исход спасения.

Безотрадность и гнет нынешнего положения тем ужасны, что почва, на которой стоишь, шатка и зыбка. Едва ободрился надеждою, что заслужил доверие, что верят в тебя, как вдруг признаки дальнейшего доказывают, что ты ошибся, что нет к тебе доверия.

И нет слов, чтобы выразить, как тяжел кошмар жизни теперь. Думаешь и думаешь только об одном, думаешь, молясь, думаешь, работая, думаешь, разговаривая с людьми, – как бы Государю легче было Его страшно трудное дело, а люди между тем кругом наносят этим усилиям одиноких слуг удар за ударом. Ведь в Минист[ерст]ве финансов так говорят: что, взяли, холопы царские и доносчики, и зловеще и злорадно смеются над нами. А в другом углу так говорят: а все-таки дефицит будет в нынешнем году удвоен, а в будущем утроен, и все-таки заставим прийти к конституции… Это одна сторона разговоров. А другая сторона еще кошмаричнее. Вышнеградский дал денег взаймы, и вот за него распинаются Мещерский, Иванов, Сидоров. Вот почва, на которой стоишь, и бывают минуты, когда доходишь до такого отчаяния, что восклицаешь: «Господи, да неужели проклятие лежит на нас, неужели голосу правды и любви не быть услышанным, неужели не будет дана людям преданным Царю честно отрада Ему быть полезным…»