Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

— в сердцах проговорил Громов, достал папиросу. — Ну и бюрократ, — повторил осуждающе.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Дмитрий Саввич. — Приходится...

— Да-да, — перебил его Громов. — Знаю. Инфекция и так далее и тому подобное. Прячете за этой ширмой свои черствые души.

Он уже ворчал просто так, как человек, прекрасно понимающий, что не прав, но все еще упорствующий, лишь бы за ним оставалось последнее слово.

Главврача Артем давно знает как превосходного хирурга и хорошего организатора. Не зря он возглавляет районную больницу.

Деятельный, энергичный, внимательный, знающий свое дело, он быстро завоевал авторитет и у сотрудников, и у пациентов. А после того, как поставил на ноги умирающую Елену Пыжову, после еще нескольких случаев, когда Дмитрий Саввич возвращал к жизни, казалось бы, совсем безнадежных больных, о нем заговорили, и все, кто нуждался в медицинской помощи, стремились попасть только к нему.

Дмитрий Саввич невозмутимо покуривал. А Громов, раздавив окурок в пепельнице, заторопился:

— Черт с тобой. Через стекло, так через стекло. Давай халат.

Возвратилась няня с букетом подснежников.

— Эти мне еще отцы, — заговорила, — все на одну колодку.

— Вы о чем, Гуровна? — уже зная, что имеет в виду няня, поинтересовался Дмитрий Саввич.

— Бестолковщина, кажу. Как же, прибег к жене. А с чем? С пустыми руками.

— Схлопотали? — рассмеялся Дмитрий Саввич.

— Да-а. Не додумал...

— То-то и оно! Сказано — мужики. Ему жинка такого богатыря выродила, а он... не догадался хоть маненько порадовать ее. — Гуровна подошла к Громову, протянула ему букетик: — Бери уж, коли сам не сообразил.

— Вот так, уважаемый Артем Иванович, нас, мужиков, учат, — чтобы как-то смягчить не совсем почтительную тираду Гуровны, Дмитрий Саввич по-братски разделил с Громовым ее обвинения.

— Вас коли не обтесывать... — Гуровна разгладила халат на спине у Артема. — Идите уже свиданничать...

Ночь была по-весеннему свежая, звездная. Малейшие звуки отдавались в ней эхом, жили, звенели. Артем бродил по улицам уснувшего поселка, прислушивался к говору ночи — хмельной от охвативших его чувств. Как-то сразу все изменилось, приобрело иное значение. Вот тот живой комочек, который ему показали в больнице, с молочными, лишенными какого-либо выражения глазами, тот пискун с непомерно большим беззубым ртом, со сморщенным, как печеное яблоко, личиком — частица его самого, его сын! Уже одно это пьянило Артема. Он — отец. Шутка ли? Отец!

Но как слаб, как беспомощен этот комочек жизни, его сын. Его надо оградить от случайностей, от болезней, вскормить, вырастить, сделать человеком, хорошим человеком, нужным стране, обществу...

Перед Артемом вставало лицо Клани — бледное, обескровленное, обрамленное в беспорядке рассыпавшимися по подушке чудесными волосами. Он видел искусанные припухшие губы и ставшие какими-то непривычно большими и глубокими усталые глаза, при виде его озарившиеся радостью. Через дверное стекло он кивал ей, улыбался, показывал жестами, мол, не пускают, подбадривал. И едва не ушел с цветами. Гуровна взяла их у него, поставила в стакан с водой на тумбочке возле Кланиной койки. Клана смотрела на него безмятежно, счастливо, как человек, свершивший что-то очень важное, трудное, опасное, которому уже ничто не угрожает, который может позволить себе просто отдохнуть, насладиться покоем...

Артем все ходил и ходил. Никто ему не мешал, ничто не отвлекало от роившихся в голове мыслей. Он думал о том, что ничто в жизни не дается даром. За радость материнства Кланя заплатила душевными и физическими страданиями, отдав сыну частицу своей плоти, крови. И он тоже должен платить вниманием, заботой, возросшими обязанностями и ответственностью.

Ночь шла на убыль, а Артему не хотелось спать. Уже гасли звезды, когда ноги привели его на вокзал. Артем прошел по безлюдному перрону. Пассажирский зал тоже был пуст. Заглянул на служебную половину. В коридоре — темно. Он открыл ближайшую дверь. В комнате линейного милицейского поста, свесив голову на грудь, спал милиционер. Из глубины помещения доносился стук телеграфного аппарата. Приоткрылась дверь справа, выглянула девушка в железнодорожной форме с двумя «гайками» в петлицах.

— Вам что, товарищ, нужно? — строго спросила.

От неожиданности Артем замешкался с ответом.

— Да так, — замялся он. — На огонек зашел.

— Посторонним здесь делать нечего. Это — служебное помещение.

В голосе девушки Артем уловил где-то ранее слышанные интонации.

Ему казалось, что в чертах лица проглядывает что-то неуловимо знакомое. Он подался немного вперед, словно хотел получше всмотреться в лицо девушки. Но она расценила это движение по-своему.

— Оставьте помещение! — решительно приказала.

— Однако вы очень строги, — попытался отшутиться Артем. Он стоял теперь в полосе света, падающего из раскрытых дверей, и силился вспомнить, у кого же видел вот такие брови, такие глаза...

— Оставьте помещение! — повторила девушка.

— Гражданин, — послышалось сзади, — не будем скандалить. Давайте пройдем.

Артем обернулся на голос. Милиционер поначалу опешил, но тут же вытянулся, приложил руку к козырьку фуражки:

— Здравия желаю, товарищ секретарь райкома!

Желаю и вам здоровья, — усмехнулся Артем. — А вот спать на посту — не годится. Девушка воюет с нарушителем порядка, а вы...

— Виноват, товарищ Громов! — снова козырнул милиционер.

Артем снисходительно махнул рукой.

— Можете идти... А вы, — улыбаясь повернулся к девушке, когда милиционер удалился, — решительная.

— Простите, пожалуйста, — смущенно пробормотала Фрося. — Не приходилось вас видеть.

Недавно у нас?

— И давно, и недавно. В Днепропетровске училась. А вообще-то местная.

Они вошли в комнату дежурного по станции. Громов подсел к телефону.

—  Можно попользоваться? — спросил, поднимая трубку.

— Конечно, конечно.

Громов попросил соединить его с больницей.

— Что-то произошло? — обеспокоенно спросила Фрося.

— Произошло? Ну да. Произошло. Сын родился!

— Вот как! — вырвалось у Фроси. — Поздравляю.

Артем кивнул. Его соединили. Дежурный врач сказал, что роженица и ребенок чувствуют себя хорошо, что они спят. Громов поблагодарил, поднялся. Доверительно сообщил:

— А я всю ночь брожу.

— Еще бы! — воскликнула Фрося. — Такая радость.

Громов посерьезнел. Ругнул себя: «Болтаю, как восторженный мальчишка». И вообще вся эта история с бодрствованием, как подумалось ему, выглядела как-то несолидно.

— Радость, конечно, большая, — сказал он сдержанно. И заторопился: — Не буду мешать. Всего вам доброго. — Уже от двери обернулся; — Да, а вы так и не назвали себя.

— Пыжова моя фамилия.

— Пыжова? Не в родстве ли с Тимофеем Авдеевичем?

—