Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

— Ну вот! — будто даже обрадовался Громов. — А я смотрю, что-то знакомое... Даже в характере! — засмеялся он, махнул рукой. — Ни пуха ни пера!

Оставшись одна, Фрося улыбнулась, подумала: «Пугали Громовым, мол, суров и недоступен, а он, оказывается, очень простой, да к тому же еще чудак». И не могла сдержать смех, вспомнив, как Громов растерялся, когда она предложила ему покинуть служебное помещение.

В это время возвратился Артем, озабоченно спросил:

— Кем вы работаете? Дежурной по станции? Значит, эксплуатационник.

— Да, конечно, — погасив усмешку, подтвердила Фрося.

Громов вопросительно посмотрел на девушку.

— Не смогли бы вы мне помочь разобраться в одном деле?

— Если смогу, пожалуйста.

— Вот вы эксплуатационник, — начал Громов, присаживаясь к столу. — Скажите мне, какова пропускная способность железных дорог?

— Такими данными я просто не располагаю, — призналась Фрося, — К тому же это, очевидно, является государственной тайной...

— Вы правы. Я не совсем правильно поставил вопрос. Меня интересует, можно ли увеличить грузопоток, к примеру, по нашей станции?

— По меньшей мере в два раза.

— Угу. Значит, можно... А за счет чего?

— Скорость, вес, график.

— Ну, а как это увязывается с безопасностью движения? Не вызовет ли ваша триединая формула увеличения аварий?

Фрося отмела его опасения как несостоятельные.

— Вот смотрите. — Провела на листе бумаги линию, разбила ее на участки. — Это перегоны от светофора к светофору. Поезда можно пускать один за другим. Система автоматической сигнализации сообщает, свободен ли следующий перегон.

Артем смотрел на рисунок, на Фросю, снова на рисунок и все больше убеждался, что при соответствующей организации то, о чем говорит Пыжова, вполне осуществимо. И тут же невольно подумал: «Как счастливо сочетаются в этой девушке красота и ум».

— К тому же, — продолжала Фрося, — автоматизированы стрелочные переводы. И это тоже намного снижает вероятность аварий.

Фрося надела фуражку, взяла фонарь. Ей нужно было встречать проходящий поезд. Поднялся и Громов.

— Спасибо, растолковали.

Они вышли на перрон вместе. Небо посветлело. На востоке затеплилась заря. Брезжил рассвет. Со стороны Ясногоровки нарастал грохот состава.

— Хорошее будет утро, — проговорила Фрося.

— Да-да, — согласился Громов озабоченно, как человек, чьи мысли заняты совершенно иным. Он поспешно распрощался и ушел.

Фрося хотела было окликнуть его, попросить помочь Тимофею. Ей почему-то показалось, что секретарь райкома не останется безучастным к ее просьбе. Но не посмела. Подняла фонарь, повернув его зеленым стеклом так, чтобы мог видеть механик приближающегося поезда.

А Громов, поняв, что теперь уж все равно не уснет, направился в райком. Сторож открыл ему дверь, обрадованно заговорил:

— Раненько вы, Артем Иванович, ныне пожаловали. — Ему явно хотелось поболтать со скуки. — Али не спится?

— Не спится, Сидорович, — подтвердил Громов и, не задерживаясь, прошел в свой кабинет.

Дело Тимофея Пыжова лежало у него на столе поверх прочих бумаг. Громов посмотрел на него и решительно раскрыл папку. Он внимательно прочел приказ начальника депо. На основании этого приказа Пыжовым занялись следственные органы.

Затем Артем перелистал дело. Объяснительные записки обвиняемого и членов его бригады, показания свидетелей, протоколы допросов, выводы экспертов, обвинительное заключение — все было подшито бумажка к бумажке.

Объяснительная записка Пыжова вызвала у него особый интерес. Тимофей не защищался, не оправдывался. Он доказывал необходимость в корне изменить существующие нормы, писал о возросших технических возможностях транспорта. На примере своей поездки показывал, что скоростная езда — осуществима. Это были мысли беспокойного, заинтересованного человека, большевика, который не может мириться с застоем, которому небезразлично, сделает ли железнодорожный транспорт качественный скачок вперед или будет плестись в хвосте событий, так и не сказав своего решающего слова в социалистическом строительстве.

Объяснение кочегара было малограмотным и невразумительным. Он писал, видимо, по чьей-то подсказке о том, что не смел ослушаться машиниста, что, как обычно, выполнял свои обязанности, и просил начальника депо не переводить его в ремонтники, а оставить на паровозе.

Зато помощник машиниста Андрей Раздольнов сочинил любопытный документ. Он во всем поддерживал Тимофея, оправдывал его действия, дерзил: «А вам, товарищ (?) Кончаловский, не живым делом руководить, а сторожить потушенные паровозы из запаса НКПС. Чувствую — с вами каши не сваришь. И ваше «благодеяние» — то, что перевели в кочегары — мне ни к чему. Или увольняйте (свет не сошелся клином на вашем депо), или садите вместе с Пыжовым...»

Объяснительные записки были написаны на имя начальника депо. Их приобщили к делу в качестве обвинительных материалов.

Начальники и дежурные по станции, стрелочники, путеобходчики свидетельствовали о превышении скорости.

Машинист-наставник, возвращавшийся с бригадой Тимофея в основное депо, писал о том, что и во время обратного рейса Пыжов пытался нарушить правила технической эксплуатации.

В протоколах допроса Тимофей не отступал от своих убеждений. Создавалось впечатление, будто он сам усугубляет свою вину.

«...Вопрос. Вы прорабатывали приказ наркома № 83/Ц?

Ответ. Да, прорабатывал.

Вопрос. Следовательно, вы его знаете?

Ответ. Да, знаю.

Вопрос. Значит, вы сознательно его нарушили?

Ответ. Видите ли, приказ направлен против хулиганско-ухарской езды. Я думаю, что нашу поездку нельзя так рассматривать.

Следователь. Меня меньше всего интересует, что вы думаете. Отвечайте по существу.

Пыжов. Я и говорю по существу.

Следователь. Вы превысили скорость?

Пыжов. А разве вы не заинтересованы в том, чтобы увеличить грузооборот?

Следователь. Вопросы буду задавать я. Превысили скорость?

Пыжов. Из-за чего же весь сыр-бор! Конечно, превысил.

Следователь. И делали это сознательно?

Пыжов. Если хотите — да.

Следователь. Вот это как раз и нужно было уточнить.

Пыжов. Потому что так ездить, как ездим сейчас, — саботаж.

Следователь. Перейдем к следующему вопросу...»

Примерно все протоколы допросов носили такой же характер. Тимофей не думал о том, чтобы как-то сгладить свои ответы, придать им хотя бы обтекаемую форму, игнорировал смягчающие обстоятельства, которыми при желании можно было бы воспользоваться. Может быть, это сказалось и на обвинительном заключении — суровом и категоричном. Оно все пестрело цитатами из Устава железных дорог и правил технической эксплуатации, номерами приказов, параграфами из многочисленных постановлений и инструкций.

Наступило утро, а Громов и не замечал этого. Он читал бумаги, задумываясь, перечитывал отдельные места, качал головой и одну за другой жег папиросы.

Вита пришла на работу, открыла дверь в кабинет, в испуге вскрикнула. Громов поднял на нее глаза.

— Думала — пожар, — смутившись, сказала Вита. Прошла к окну, открыла форточку. — Пусть хоть проветрится немного.

И только