Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Фрося, — Сами жители решили. Мы еще подписи собирали. А сейчас снова попик зачастил.

— Как это? Почему? Зачем?

— Об этом и хотела спросить Савелия Тихоновича.

— Легок на помине, — взглянув в окно, сказала Елена. — Как раз подъехал.

Они видели, как Савелий накинул вожжи на кол плетня и направился к дому. Услышали голос Киреевны:

— Наконец-то явился, блудный сын. Хотя бы обедать приезжал вовремя.

— Вечно ты ворчишь, мать. Значит, некогда было.

— Иди, иди уже, — миролюбиво продолжала Киреевна. — Сейчас подам на стол. — И добавила: — Фрося пришла к Елене. Тебя спрашивала...

— Не так уж плохи мои дела, — входя в дом, заговорил Савелий, — если такие красивые девушки интересуются. Нынче с одной свиданничал. А тут уже вторая ждет.

— Вот как! — засмеялась Елена. — С кем же это вы свиданничали?

— И не говори, Алексеевна, — посерьезнел Савелий. — Палагеи Колесовой дочка приходила.

— Настенька?

— Да она же. Чуть не плачет. Дрожит вся. Видать, не, сразу решилась в сельсовет обращаться.

— Что ж такое? — обеспокоилась Елена. — Опять какая беда навалилась?

— Навалилась... Пашка, оказывается, в дуросветство кинулась. Молельню в доме открыла. Монашка подле нее пригрелась, поп приезжает. Совсем охмурили бабу.

— Не в наших правилах оскорблять чувства верующих, — заговорила Елена. — Но при открытии церквей, молитвенных домов существует какой-то порядок, обязательный для всех.

— Вот и я говорю — незаконно, — загорячилась Фрося, взволнованно расплетая и вновь заплетая конец косы. — Если так дальше пойдет, гляди, и сектанты разные обоснуются.

— То ж втолковывал, — пояснил Савелий. — В облисполкоме есть уполномоченный по делам православной церкви и культов. Пусть обращаются туда. А то что ж это за самовольство...

— Ты что, товарищ Грудский, закона не знаешь?! — кричал Одинцов на плутоватого приземистого мужичишку, понуро стоявшего у его стола. — Или не про тебя они писаны?!

— Дак салу дымок требуется.

— Свиней и прочий забойный скот предписано свежевать, а шкуры сдавать государству, — вставил Савелий Верзилов, вызванный вместе со своим провинившимся секретарем к председателю райисполкома. — Ты же знаешь.

— Какое ж то сало, коли без шкурки?! — твердил Митрофан Грудский.

— Прикидываешься дурачком, а сам Красную Армию без сапог оставляешь?! — загремел Одинцов. — Да я с самого тебя шкуру спущу! В тартарары загоню!

Митрофан Грудский переминался с ноги на ногу, косился в сторону Савелия. Одинцов сразу сообразил, что к чему.

— Выйди, Савелий Тихонович, — попросил Верзилова. — Я с ним по-своему поговорю. А тебя потом покличу.

Едва Савелий скрылся за дверью, Митрофан шепнул:

— Так что, Фрол Яковлевич, не сумлевайтесь, хозяйка довольны остались окорочком. А соломкой я его обклал не по злому умыслу, по причине несознательности.

— Купить, значит, хочешь? Мне, председателю райисполкома, суешь взятку?

— Боже упаси! Как можно! Мы с понятием. То у нас свои дела с вашей хозяюшкой. А к вам, Фрол Яковлевич, за милостью.

— Ну, это другое дело. Ладно уж. Заплатишь штраф.

— Дак с одного козла двух шкур не дерут.

— Выговор тоже запишем, — продолжал Одинцов. — А как же иначе? При службе находишься.

— Не по справедливости, Фрол Яковлевич, — заныл Митрофан.

— Вот и делай людям добро, — рассердился Одинцов. — Развел огнище на всю округу, облаял председателя сельсовета — своего, так сказать, начальника, злостно закон нарушил... Читай, — ткнул пальцем в письмо. — Общество требует наказать со всей революционной строгостью.

— Не дай бог, как разъярились.

— Вот видишь. Тебя уводишь из-под статьи, а ты еще носом крутишь.

— Так вы, Фрол Яковлевич, хоть помене с меня возьмите, — попросил Митрофан. — Ячной соломкой смалил. Стоющий окорок получился...

Выйдя на улицу, забормотал:

— Объегорил, сучье вымя. То ж верно говорится: когда из пана пан — еще терпимо, а вот из хама пан...

Одинцов позвал Савелия Верзилова. Встретил его недовольно.

— Распустил подчиненных.

— Секретаря пора менять, — сказал Савелий. — Это не первый его фортель. Я тебе докладывал...

— Ишь, какой ретивый! Кадры надо воспитывать. Для начала решением исполкома вынесем ему выговор.

— Горбатого могила исправит, — возразил Савелий. — Не на своем месте Митрошка. На руку не чист.

Одинцов взвился:

— Гробишь человека нашего, бедняцкого класса, а церковникам потачку даешь?! Под носом у сельсовета гнездо свили... Лапоть ты или власть? Для чего тебя поставил?!

— Не ори. Не ты меня ставил. Народ избрал. Так же, как тебя. И разговаривай с народом по-человечески. Не то вдругорядь не проголосует. — Гремя деревянной ногой, Савелий подошел к столу, налил из графина, выпил. — Это к твоему сведению, — проговорил, успокаиваясь.

— Учитель выискался, — уже тише сказал Одинцов. — Дело есть дело. Ты мне по должности подчиняешься. И я требую...

— Верно. Требовать с нас полагается. Но ежели говорить о деле — твои данные устарели.

— Значит, принял меры?

— А то как же.

— Пригрози Колесовой, мол, дом отберем, — подсказал Одинцов.

Савелий отрицательно качнул головой.

— Пелагея и без того судьбой обижена. С ней по-хорошему обойтись следует.

— Либеральничаешь?

 — Може, и так. Только что ж добивать несчастную женщину. Помочь бы ей... А попика настращал! Пелагея может и не знать порядков а он ведь в курсе.

— И тут смалодушничал, — жестко сказал Одинцов. — Надо было сразу брать.

— У тебя такое понятие, у меня — свое. Оттого, что кинем священнослужителя за решетку, верующих не поубавится. Тут что-то другое придумать надо.

— Ну, ну, мудруй, — съязвил Одинцов. И не стал больше задерживать Савелия. Лишь сказал на прощанье: — Смотри там...

В свое время Одинцов пришел к заключению, что при таком беспокойном секретаре райкома партии, как Громов, особо утруждать себя работой ни к чему. В самом деле, зачем волноваться, переживать, стараться, если так или иначе все будет сделано, потому что Громов в лепешку разобьется, а не допустит срывов.

Одинцов уяснил себе: как бы и что бы там ни было, а первый спрос с партийных органов. Потому он и пригрелся под крылышком у Громова, осуществляя общее руководство, по существу, ни за что в полной мере не отвечая.

Правда, с некоторых пор Громов стал чаще теребить его, а то и выказывать недовольство — «подкапываться», как