Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

мои друзья, я бежал, спотыкаясь и падая в темноте, разбивая в кровь колени и локти, и кто-то преследовал меня до самой калитки. Меня словно гнали оттуда, не пытаясь причинить особого вреда.

Я всегда очень внимательно относился к фатальным знакам. «Что-то опять назревает», — подумал я, вспоминая Абхазию, где нас с другом чуть не ухлопали в зарождающемся геополитическом конфликте. У местного населения к тому моменту стволов было больше, чем лопат, и они были заряжены вековой ненавистью. Над крышами домов, увитых виноградными лозами, поднимался ужас грядущей войны. По извилистому серпантину в маленьком грязном автобусе мы спасались от этого ужаса, а где-то за спиной уже бухала артиллерия и надрывалась реактивная установка «Град», неся разрушения и смерть. Через несколько недель от этого посёлка остались только чёрные руины.

— Что с тобой? — спросила Аня, проведя ладонью по щеке и вглядываясь в моё перевёрнутое от страха лицо.

— Сейчас я понимаю, о чём меня предупреждала Татьяна, — ответил я дрожащим голосом.

— Какая ещё Татьяна? — спросила она. — Ты о чём лопочешь, родной?

— Ты, — я ткнул в неё пальцем, — такая же ведьма! Все вы ведьмочки! Чёрные душонки! Все вы хотите только власти над человеком! Власти! Завладеть его душой, а оболочку выкинуть, как использованный презерватив! Знаю я вас!

— Тебя что, белочка накрыла? Прекращай, Эдуард. Возьми себя в руки. — Она пыталась говорить твёрдо и спокойно, но всё же в конце фразы её голос дрогнул и она начала от меня потихоньку пятиться.

Нелепо раздвинутые ноги и тонкие дрожащие ляжки, слегка потрёпанная промежность и рыхлые асимметричные груди, выпученные глазёнки и глупое выражение лица, — всё это вызвало во мне вспышку неуправляемого гнева. К тому же она позволила усомниться в моей адекватности, а это подстегнуло меня ещё больше: безумцы не любят, когда их подозревают в безумии, — меня просто вырубил этот перепуганный взгляд, подчёркнутый нелепой улыбкой, больше напоминающей оскал.

— Сюда иди, — чуть слышно прошептал я и начал медленно приближаться, словно крадущийся гепард на мягких подушечках.

Она продолжала отползать, но я прихватил её за тонкую голень и потянул на себя — она истошно заорала:

— Хватит меня мучать! Оставь меня в покое!

Я продолжал её тянуть на себя и зловеще улыбался, словно Ганнибал Лектер.

— Отъябись!!! — крикнула она. — Ты меня пугаешь!!!

— Не ори, — ласково попросил я. — Приготовься умирать.

— За что?! — Она выпучила на меня глаза, и маленькое личико её перекосило от бесконечного удивления.

— За что?! — воскликнул я и громко рассмеялся. — Ты считаешь себя невинной?!

— Я? Да кто ты такой, чтобы..?!

— Заткнись, тварь, — спокойно и отчётливо произнёс я, подбирая круглый увесистый булыжник. — Я хочу спасти твою душу, отделив её от гниющего тела. Можешь не сомневаться: убиенные попадают в рай… И это единственная твоя возможность туда попасть.

— Лучше трахни меня, ублюдок!

— У тебя есть муж, нормальный парень, достойный любви или хотя бы уважения, а ты… Что ты творишь?

— Да с чего ты взял?! — крикнула она, пытаясь выдернуть ногу из моей железной клешни, но я не отпускал её. — Откуда ты его знаешь?!

— Ты же любила его когда-то… Я хочу понять, как это происходит!

— Когда-то мне было с ним хорошо и по жизни, и в постели, а сейчас только укачивает. Он душный стал. Его деньги сожрали. У него руки по локоть в крови, а ты говоришь, нормальный парень! Ногу отпусти!

Я отпустил.

— Я не понимаю, чего ты добиваешься, — сказала она дрожащим голосом. — Я хочу домой, в тёплую кроватку.

Она смотрела на меня как затравленный зверёк, и жуткий озноб колотил её.

В ту ночь происходило что-то неимоверное: словно в калейдоскопе, одна ситуация сменяла другую, и складывались они из одних и тех же стекляшек.

Меня разрывали совершенно противоречивые эмоции: с одной стороны, мне хотелось пожалеть Аню, приласкать её, поскольку она казалась мне ущербной и даже её супруг представлялся мне одиноким и несчастным человеком, но с другой стороны, мне хотелось её проучить, сделать ей больно, очень больно, потому что она была в моём представлении говняной мухой, которая разносит заразу и которую нужно просто прихлопнуть, — да я бы в тот момент с удовольствием крутанул бы динамо, чтобы весь этот проклятый отель взлетел на воздух.

С неизбежностью грядущей зимы надвигался очередной алкогольный коллапс. Когда ты влачишь такую жизнь, вокруг тебя постоянно скачут бесы. Ты для них лакомый кусок, и самое страшное заключается в том, что ты уже ничего не контролируешь. Ты не можешь предвидеть, где и когда они подставят тебе ножку.

— Наше соитие ничего не изменит, а только усугубит твоё положение… да и моё тоже. — Я говорил нехотя, чуть слышно, с трудом выталкивая из себя слова, и мне совершенно не хотелось комментировать свои поступки: я чувствовал, как меня покидает водка, как меня покидают силы, как растворяется жизненная энергия в той кислоте, которую выделяет каждая клеточка моего организма.

— Неужели тебе никогда не бывает страшно, — спросил я, — оттого что происходит вокруг? Оттого что мы творим? Оттого что мир катится в пропасть?

Анюта, опустив голову, молчала.

— Когда я думаю об этих девчонках, — продолжал я, — которые сегодня отрываются в номерах, а завтра вернуться к мужьям, к родителям, к детям, как ни в чём не бывало, мне становится тошно. Когда я думаю о том, как ты вернешься домой, мне становится жалко тебя и твоего мужа. Я лучше буду всю оставшуюся жизнь мастурбировать, чем прикоснусь к тебе. Ты меня понимаешь?

— Да, я понимаю, что ты конченный шизофреник, — ответила она, а я продолжал монотонным голосом:

— Моя путается с Калугиным, флиртует с этим малолеткой из шоу-балета, и при этом строит из себя непорочную Фемиду. Таня пыхтит в телефонную трубку, как она соскучилась, а ночью какой-нибудь дворовый ушлёпок входит в неё. Мне страшно об этом подумать. Я ненавижу вас — сучье племя!

— Да заткнись ты наконец! — не выдержала Анюта. — Тебя просто ломает. Ну хочешь, я тебе рукой сделаю, чтобы ты успокоился? Мне не западло, Эдичка. Давай. Давай. — И она потянулась к моей ширинке.

— Рукой я сам могу сделать, —