Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Отар Иоселиани также обладал и обладает гордым и непреклонным характером, и иногда было очень непросто зайти вместе с ним к Параджанову. В детстве они учились в одной школе, и уже тогда наметились между ними разногласия. Отар был наш ближайший друг, и в один из дней нашего пребывания в Тбилиси он преподнес Белле самую дорогую для него и памятную вещь – офицерскую шашку своего деда, некогда служившего в царской армии.

Затем мы с Беллой погрузились в его джип тех лет – автомобиль ГАЗ-69 (которым Отар очень гордился!), и он подвез нас к дому Сережи Параджанова, но не захотел вместе с нами идти к нему в гости. Белла не выносила какой-либо предвзятости по отношению к человеку, близкому нам. Она настаивала, чтобы Отар шел с нами к Сереже. Я, в свою очередь, не мог видеть, как под угрозу ставятся наши многолетние дружеские отношения, и тоже страстно уговаривал Отара пойти. Но Отар был неумолим.

Тогда Белла сказала:

– Забирай свою шашку, если не можешь на деле доказать преданность нашей дружбе!

И Отар сдался, поставил машину и поплелся к Сереже. Конечно, в застолье все эти настроения и предубеждения рассеялись, и мы радостно общались вчетвером.

Отар в это время уже был во славе опального кинорежиссера, сопутствовавшей ему и его фильмам “Жил певчий дрозд”, “Листопад” и т. д.

Жил он на улице Барнова, 12, в одноэтажном старинном доме, в большой старомодной запущенной квартире, окруженный фотографиями своих родителей, их друзей и родных. Это были прекрасные дореволюционные фотографии, сильно пожелтевшие от времени, некоторые – с выдавленным вензелем владельца фото ателье. Фотографии висели на стенах с обшарпанными обоями, в старых, тоже изрядно потертых рамах за утратившим былую прозрачность стеклом.

Меблировку составляли разрозненные предметы, созданные руками мастеров позапрошлого века. Мне казалось, что эти вещи были наделены душой и могли многое рассказать и о времени, и о своей прошлой жизни. Такими были стулья, обитые прозрачными, в дырочку, циновками с покоящимися на них истертыми подушечками, шкафы, поскрипывающие, когда к ним прикасались, обеденный стол, накрытый пожелтевшей скатертью с бахромой, и маленькие круглые столики, служившие подставками для каких-то изогнутых ваз с засохшими цветами.

Именно этот окружавший Отара мир с любовью и вниманием ко всем мелким деталям перенесен в его фильмы. Мы с Беллой всегда узнавали его и в ранних лентах Иоселиани, и в картинах, снятых во Франции.

В общении Отар был нелегок, делая исключения лишь для близких друзей. У него были строгие принципы поведения: он, например, нарушая грузинскую традицию, никогда не ходил в гости, если не был знаком с хозяевами. Отступления от этого правила ничем хорошим не кончались. Помню, как мы с Беллой уговорили его пойти к малознакомым людям в весьма богатый дом. Хозяева настойчиво приглашали нас, а мы – Отара.

Когда мы сели за стол, тамада очень оживился и принялся произносить невероятно пространные тосты. Через три тоста Отар тихо встал, незаметно вышел в переднюю, накинул пальто и собрался уходить. Я бросился за ним, остановил на пороге и вернулся за Беллой, уже смирившейся со своей участью. Я объяснил, что Отар уходит и мы вместе с ним. Все это вызвало большой переполох среди гостей, но я был неумолим, и вскоре мы оказались на улице.

На мои замечания, что мы поступили невежливо, Отар мрачно ответил, что невежливо тамаде так бездарно говорить и заставлять это слушать.

Чтобы развеяться, мы зашли в какой-то шалман, прекрасно выпивали, веселились, и я вспомнил забавный случай, подтверждающий правоту Отара. Во время одного застолья тамада среднего “художественного уровня”, но безумно энергичный, кричавший свои тосты, учивший всех пить до дна и с неимоверным усердием руководивший застольем, в итоге напился, упал головой в тарелку и заснул. Белла мрачно на него посмотрела и сказала: “Сам Везувий и сам Помпея!”

Мне нравится история, рассказанная Юрием Ростом. Однажды, когда Юра еще жил на Беговой улице, к нему пришел Отар и увидел на столе приспособленный под пепельницу человеческий череп. Отар возмутился и сказал, что череп необходимо похоронить со всеми почестями. И, несмотря на позднее время, Отар с Юрой, взяв этот череп, две лопаты и бутылку коньяка, пошли на ипподром, вырыли могилку, опустили в нее череп и поставили крестик. Потом помянули обладателя черепа и, завершив таким образом обряд, вернулись обратно. Эту историю можно было бы назвать “Судьба человека”.

Запомнился и другой случай: 9 мая 1978 года в моей мастерской собралась довольно причудливая компания поэтов, которые, подвыпив, стали читать стихи, не без гордости представляя на суд то, что было написано за последнее время. Среди гостей был и Отар. Совсем немного выпив, он поднялся на антресоль, где принялся писать письмо на имя председателя Государственного комитета СССР по кинематографии Филиппа Ермаша. Я стоял рядом с Отаром и, как ни странно это звучит, учил его, как такое письмо следует составить. Отара не пускали за границу: на многочисленные приглашения из Франции Госкино (в лице Ермаша) отвечало вежливым отказом, мотивируя его тем, что Иоселиани болеет и не может принять эти приглашения.

Я настойчиво советовал Отару послать французам собственноручно написанные письма, где говорилось бы о его прекрасном самочувствии и согласии приехать по официальному приглашению. Кроме того, я предлагал Отару занять более активную позицию – написать Зимянину, главному идеологу советской власти, и пожаловаться на Ермаша. С моей точки зрения, в этом вопросе между Зимяниным и Ермашом должны были возникнуть неминуемые противоречия и дело могло сдвинуться с мертвой точки.

У нас был личный опыт общения с Зимяниным. Незадолго до того мы с Беллой получили приглашение выехать во Францию. Возможность поездки обсуждалась с Васей Аксеновым у меня в мастерской, и точно так же, как я теперь учил тактике поведения Отара, Василий учил Беллу, как вести себя с Зимяниным, к которому ей предстояло идти на беседу. Василий говорил:

– Ты должна сказать Зимянину, что вы с Борей получили приглашение от Марины Влади и что ты не крепостная девка Феликса Кузнецова в Союзе писателей, а знаменитая русская поэтесса Белла Ахмадулина…

На следующее после разговора с Аксеновым утро в мастерской раздался телефонный звонок. Трубку взял заночевавший у меня ленинградский друг Алик Левин. В трубке раздался строгий голос, для начала осведомившийся, правильно ли набран номер, а затем попросивший к телефону Беллу Ахатовну. Алик честно ответил, что она спит. Голос в трубке посуровел:

– Придется разбудить! Это говорят из секретариата товарища Зимянина!

Алик перепугался и побежал нас будить. Белла взяла трубку, и ей сообщили, что Михаил Васильевич Зимянин ждет ее через час в своем кабинете, в здании ЦК партии на Старой площади. Стремительно собравшись, мы тронулись в путь на моих видавших виды “жигулях”.

Мы сильно опаздывали. Когда два грозных милиционера у ворот ЦК со стороны улицы Куйбышева попросили Беллу предъявить паспорт, она вытащила его, раскрыла – и паспорт, состоявший из отдельных листочков, разлетелся по ветру за ограду ЦК. Оба милиционера бросились догонять улетающие страницы. Я уверен, что предполагаемые злоумышленники могли в этот момент совершенно беспрепятственно прорваться на территорию “святая святых”. Стараниями стражей порядка паспорт, наконец, воссоединился в единое целое, и они неохотно пропустили Беллу на заветную территорию.