Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Теперь, бесконечно блуждая по старому Тбилиси, я видел город уже по-другому. Елена Ахвледиани открыла мне глаза на многое, что раньше я не мог осмыслить как художественную ценность и что дало толчок моему воображению.

С СИМОНОМ (СУЛИКО) БАГРАТОВИЧЕМ ВИРСАЛАДЗЕ (1909–1989) я познакомился в Москве. Однажды вместе с Майей Плисецкой я оказался в номере гостиницы “Метрополь”, где он жил. И мне запомнилось, как он осторожно и тактично выспрашивал у Майи пожелания по поводу сценических костюмов. Сулико Багратович был очень опытный художник, но понимал, что без предварительного разговора костюмы для примадонны не сделаешь.

Я видел в Большом театре многие оформленные им спектакли и всегда удивлялся, насколько органично он решал тему того или иного балета, никогда не изменяя своему видению. Быть может, наибольшей его удачей стал поставленный в Кировском театре балет “Легенда о любви” на музыку Арифа Меликова. Художественное решение было чрезвычайно оригинальным: создавалась особая атмосфера пространства сцены, погруженной в полумрак, а главные персонажи высвечивались особенно ярко. Тот спектакль отличался от многих других, где все было залито равнодушным светом.

Помню, как в мастерских Большого театра я увидел небольшого размера декоративное панно – фрагмент декорации будущего спектакля работы Сулико Вирсаладзе. Это тонко выполненное маленькое панно вполне можно было трактовать как картину и повесить ее в раме в интерьере музея.

ЗУРАБ ЦЕРЕТЕЛИ во все времена возглавлял когорту грузинских художников, а теперь Российскую академию художеств. Он любит рассказывать, как, будучи совсем юным, встретил в троллейбусе Галактиона Табидзе. Ему так хотелось подойти и сказать хоть несколько слов! Он проехал с Галактионом весь длинный троллейбусный маршрут и в конце все-таки решился заговорить с великим поэтом. Неожиданно для Зураба Галактион стал читать мальчику свои стихи.

Зураб всегда как истинный друг принимал нас с Беллой в своей мастерской в районе Цхнети. (Сейчас этот район уже слился с городом, и его следует считать частью Тбилиси.) Зураб умел создавать ощущение праздника, размах его приемов во все времена поражал воображение. Именно во все времена, потому что я помню и такие дни, когда Церетели приходилось довольно трудно, но непосвященный гость ни за что не догадался бы о сложностях его жизни. Так, Зураб, не имея в тот момент ни гроша в кармане, пригласил в Тбилиси только что поженившихся Марину Влади и Володю Высоцкого. Он одолжил деньги и принял Марину и Володю с присущей ему широтой.

Наши взаимоотношения прошли долгий путь и выдержали испытание временем. Я всегда восхищался мощным талантом Зураба и при этом четкостью уклада его жизни, когда он, вставая рано, неизменно утром занимался живописью. Будучи занят разнообразными делами в течение дня, он успевает решать неимоверно трудные задачи, связанные с руководством Академии художеств, всегда оставаясь в душе творческим человеком, и всегда проявляет неимоверную широту в отношении нуждающихся в его помощи.

Несомненно, я должен упомянуть имя КОКИ ИГНАТОВА, художника, сделавшего знаменитую роспись “Посвящение Пиросмани” в зале приемов конечной станции фуникулера на горе Мтацминда. Она потрясает воображение своим масштабом и свободным решением темы. Образ Пиросмани органично вписывается в окружающую его тбилисскую жизнь, изображенную на картине.

Кока Игнатов (Николай Юльевич Игнатов), красавец с выраженным грузинским темпераментом, был для нас с Беллой близким человеком, непременным участником всех наших застолий. Он пригласил всю нашу компанию – Чабуа, Манану, Юру, Резо – в банкетный зал, где находилась его гигантская картина. Мы ехали туда на машинах по серпантину шоссе, ведущего на Мтацминду. Во время застолья он подвел нас, с бокалами шампанского в руках, к тому месту на своем полотне, где был им оставлен небольшой пустой островок: на нем значилось посвящение Белле Ахмадулиной.

Однажды Кока Игнатов в моей мастерской сильно выпил, и нам с Беллой пришлось приютить его на диване, стоявшем в главном зале мастерской, рядом со стеной, на которой висели мои картины. Когда Кока заснул, Белла на стене карандашом написала ему тоже своеообразное посвящение:

Эта стена подарена Коке Игнатову, чтобы он всегда имел под ней приют, Борисом Мессерером с легкой руки Беллы Ахмадулиной, в ночь на 28 октября 1976 года.

И еще несколько слов. Мастерскую ДАВИДА КАКАБАДЗЕ (1889–1952) я впервые посетил уже после его ухода из жизни, но всегда восхищался тем, как этот мастер писал предгорья и холмы своей страны – в виде лоскутного одеяла, приближая реальное видение мира к абстрактной картине. Быть может, поэтому его картины выглядят столь современно и хорошо вписываются в любой интерьер. На мой взгляд, он обогнал время и предвосхитил современное искусство.

Будучи совсем молодым художником, я познакомился с известным скульптором ЭЛГУДЖЕЙ АМАШУКЕЛИ, автором конной статуи Вахтанга Горгасала – основателя Тбилиси – около храма Метехи. Статуя высится на обрыве над Курой и над всем городом.

Я пришел к нему в мастерскую в 1964 году, как раз когда он работал над этим монументом. Гигантская скульптура стояла в специальном ангаре, и было интересно смотреть, как маленький человек работает над ней. Он подарил мне на память медаль, сделанную им самим, с портретом царя Горгасала.

Через много лет мы с Беллой, Элгуджей и его женой, поэтессой Корой Стуруа, встретились в Париже и, сидя за столиком в кафе на Монмартре, вспоминали тбилисскую жизнь.

С большой теплотой вспоминаются встречи с художником ЗУРАБОМ НИЖАРАДЗЕ в его мастерской.

ГЕОРГИЙ ГУНИЯ, как театральный художник, дружески помогал мне в организации выставки в Тбилиси и, конечно, был на ее открытии.

Всегда помню ГИГЛУ ПИРЦХАЛАВУ, участника всех наших застолий, остроумного обаятельного человека, так рано ушедшего из жизни.

И я, и Белла испытывали священный трепет, когда ступали на землю Грузии, а Белла к тому же говорила, что она считает день потерянным, если в течение его не встретила хотя бы одного грузина. Мне приходилось видеть, как на улицах Москвы она бросалась к людям, говорившим по-грузински, и приветствовала их на родном языке:

– Гамарджоба, Сакартвелас!

Как правило, они отвечали чрезвычайно вежливо и тоже церемонно приветствовали Беллу, конечно, узнавая ее.

Но как-то раз она бросилась вот так к компании мужчин, что-то серьезно обсуждавших по-грузински, а они оказались очень темными людьми, может быть, даже бандитами. Поначалу они были совершенно растеряны и не знали, как реагировать, но потом все равно повели себя пристойно, только с недоверием оглядывали меня, когда я поспешил на помощь Белле.

Наше с Беллой пребывание в Тбилиси было перенасыщено общением. Самыми близкими нам людьми неизменно оказывались те, кто составлял описанную мною ранее компанию: это Отар Иоселиани, Сережа Параджанов, Гия Маргвелашвили, Чабуа Амирэджиби, Резо Амашукели, Юра Чачхиани и его жена Манана Гедеванишвили. Иногда этот круг расширялся, однако без преувеличения можно сказать, что душой этого общества был Сережа Параджанов, хотя некоторые наши друзья затруднялись с ним общаться из-за некоторой психологической несовместимости. Белла в таких случаях говорила: “Из великих людей гарнитура не сделаешь!”