Принц Модильяни - Анджело Лонгони

– Амедео, вот, послушай: «Работы Модильяни в стиле ню – отголоски итальянской живописи эпохи Возрождения, напоминающие Тициана и Джорджоне, где изображение по-новому раскрывает душу человека. Модильяни объединяет в себе талант всех итальянских мастеров». Видишь, выставка уже состоялась. Успокойся.

Она протягивает мне вырезки. Я читаю только заголовки. Она говорит правду. Эта правда для всех, кроме меня. Я ничего не помню.

– Они им понравились? Мои картины понравились в Лондоне?

– Да, любимый, понравились.

– Тициан, Джорджоне… Я ничего не помню.

– Это так. Поверь.

Я падаю на кровать, прижимая газетные вырезки к груди, но тут же замечаю, что и потолок покрывается пятнами крови.

– У меня что-то здесь, в голове… Мне холодно.

Она обнимает меня и пытается согреть своим телом. Я чувствую, как на меня давит ее упругий большой живот, внутри которого – мой сын. Я чувствую, как Жанна растирает меня ладонями, пытаясь согреть. Она говорит со мной так, как обычно разговаривают с детьми, чтобы отвлечь их от боли:

– Все наши друзья говорят, что скоро купят нам уголь. Мы зажжем камин, и ты согреешься.

– Нет! Уголь нам должен оплатить Зборовский. Сейчас, немедленно! Деньгами с продажи моих картин.

– Я с тобой, я тебя согрею.

– Почему ты не скажешь ему, чтобы он заплатил?

– Меня все попросили передать тебе привет: Ханка, Луния, Ортис де Сарате, Кислинг, Сутин… Все спрашивали о тебе, даже Пабло.

– Пикассо? Пикассо нет дела до меня, он-то живет в тепле.

– А еще я видела Утрилло.

– Мориса? Он жив?

– Конечно.

– Везет ему.

– Ему стало лучше. Он бросил пить.

– Это невозможно.

– Нет, он бросил, это все говорят.

– Скажи ему, чтобы пришел меня навестить, пока еще не поздно. И пусть принесет вино.

– Морис больше не пьет.

Она говорит мне это в укор, словно показывая мой слабый характер. Если даже Утрилло вылечился, только такой бесхарактерный идиот, как я, губит себя без борьбы.

– Это невозможно.

Я замечаю, что говорю с закрытыми глазами. Я боюсь их открыть, я не хочу видеть пятна крови. Жанна настойчиво продолжает рассказывать мне об Утрилло, словно он должен стать для меня примером выздоровления:

– Ему предложили выпить абсент, но он отказался, это все видели. С тех пор как он вышел из больницы, он больше не теряет рассудок.

– У него нет туберкулеза.

– Он снова взялся за живопись.

– Он проживет дольше меня. Кто бы мог подумать?

Никто бы и гроша не поставил на жизнь этого пьяницы. Я сам всегда думал, что переживу его. В отношении всего лишь одного человека я был оптимистично настроен, – но даже тут я ошибся. Я горько смеюсь.

– Збо удалось продать новую картину Мориса.

– А мои? Почему он не продает мои картины? Я тебе говорю, наш дорогой Збо решил подождать…

– Подождать чего?

– Ему выгодно приостановить продажи. Всем известно, что картины умершего художника мгновенно вырастают в цене.

– Перестань! Збо не такой.

– Бедная Жанна, ты не знаешь, как устроен мир… Збо, как и все, просто хочет заработать побольше.

– Неправда.

– Он просто выжидает! Осталось немного.

– Нет!

– Жанна, посмотри на меня… Как ты думаешь, сколько я еще протяну?

– Прошу тебя…

– Посмотри на меня!

– Я на тебя смотрю.

– Жанна, я не вижу тебя… Смотри на меня. Если я умру, пусть он тебе заплатит. Он должен отдать деньги тебе. Мои картины принадлежат тебе и нашим детям! Жанна, не дай себя обокрасть.

– Збо любит тебя.

– Тогда почему он ничего не продает?

– Не знаю.

– Он должен компенсировать свои затраты, но он чего-то ждет. Ты видела, какое у него пальто? С меховым воротником!

– Он готовит твою персональную выставку в галерее «Девамбез». Все уже готово.

– Меня там не будет, и он это знает.

Жанна падает на кровать; она не в силах слушать то, что я говорю. Я же хочу, чтобы она знала, что ей делать; я не оставлю свою семью без денег.

– Жанна, когда Збо будет выставляться в галерее «Девамбез», я уже умру. Значит, он продаст картины.

– Хватит! Ты не умрешь, понятно?

Она прокричала это металлическим голосом, полным отчаяния.

– Где Джованна?

– В доме Збо, с Ханкой, в тепле.

– В тепле и подальше от отца-туберкулезника.

– Ты хочешь, чтобы она была здесь?

– Да, хотя бы один раз, еще один раз.

– Ей хорошо у Збо.

– У него мои картины, моя дочь, теплый дом и меховой воротник.

– Леопольд договорился с врачом, скоро этот врач придет сюда. Он может направить тебя в санаторий.

– Зачем? Ты хочешь, чтобы они проткнули мне легкие? Хочешь, чтобы меня мучили врачи? Ты знаешь, что делают с такими, как я?

– Я люблю тебя. Послушай меня хотя бы раз.

– Я не хочу врачей! Они будут видеть во мне лишь обреченного на смерть.

– Позволь им себя вылечить.

– Дай мне вина. Я тебе покажу, как я лечусь.

– Нет. Ты уже выпил, хватит.

– Дай мне вина!

Я вынужден открыть глаза и встать. Комната полна крови, все вращается вокруг меня. Я смутно различаю бутылку вина. Жанна пытается отобрать ее у меня, я опираюсь на стул, он падает, я спотыкаюсь и падаю на стол. Я снова встаю, подхожу к Жанне и забираю бутылку из ее рук. Отпиваю. Вино вызывает приступ кашля. Я выплевываю вино и кровь. Я их хорошо различаю: кровь густая и липнет к рукам, а вино стекает. Я показываю Жанне свои руки.

– Видишь кровь? Она у меня и в голове. Это врач так сказал. У меня активна только часть мозга. Жанна, прошу тебя, останови эти пятна на стенах.

– Какие пятна? Любимый, там ничего нет.

Потолок двигается, вращается вместе с пятнами…

Я падаю на кровать, Жанна бросается ко мне.

– Амедео!

Ее голос далекий, как будто он доносится с улицы.

– Жанна… я не слышу… я не слышу твой голос…

– Я здесь, любимый… я здесь.

– Я тебя не вижу. Вся вселенная заключена в одном лице… в твоем.

…Я слышу, как ее шаги удаляются, хлопает входная дверь. Она ушла.