Девять необычайных жизней принцессы. Гайя - Гислен Роман

Я была счастлива лишь в библиотеке, где мне разрешалось читать пока не погаснут свечи.

Однажды утром директриса вызвала меня в свой кабинет. Она казалась мрачной, как если бы ей предстояло произнести слова, о которых она впоследствии пожалеет. Она, несомненно, уже упрекала себя за недостаток смелости. Конечно, директриса могла порвать письмо и сделать вид, что не получала его. Или по меньшей мере дождаться следующего письма. Выиграть для меня несколько недель или даже лет. Но нет, она выполнила указания и объяснила, что меня ждёт. Мой отец, которого я совершенно не знала, стал губернатором далёкой земли Нассау за Атлантическим океаном. Он обещал мою руку богатому плантатору и устроил так, чтобы я села на борт одного из торговых судов, направлявшихся в Карибский бассейн. Корабль носил имя «Новая надежда» и отплывал из Лондона уже послезавтра.

Всё произошло в воскресенье, Божий день. Для меня, знавшей только замок, где я родилась, да пансион, любой знак, способный отбросить хотя бы счастливую тень на мою судьбу, был за радость. Как только за мной закрылась дверь школы, в которой я провела последние пять лет, меня охватил гнев. Я чувствовала, как ярость пускает корни в моём нутре и поняла, что никогда больше она не покинет меня. Обычное письмо от совершенно незнакомого человека оторвало меня от книг, бросило за моря, чтобы выдать замуж за другого незнакомца. Меня считали вещью, которую можно передать из рук в руки купить или продать тому, кто больше заплатит. Такое положение дел заставило меня чувствовать себя свободной от любых человеческих законов. И забыть об этом было нельзя.

Карета остановилась у пристани, где пришвартовалась «Новая надежда». Мне не удалось сразу выйти из кареты из-за огромного количества людей, сильного шума и суеты. В тот момент я хотела оказаться где угодно ещё, потому что именно так представляла себе адскую толчею. Бледные люди в лохмотьях или обносках тащили на спинах огромные грузы под крики других поторапливающих их бедняков, одетых лишь чуточку лучше. Судно виделось необъятным; передо мной возвышалась стена из дерева, а чуть выше в липком тумане утра терялись три высокие мачты. Внезапно дверь кареты отворилась, и кто-то протянул мне руку, обтянутую перчаткой. Сам капитан вышел поприветствовать меня. У меня не было иного выхода, кроме как подчиниться. Этот высокий и худой человек походил на болотного кулика; он носил шляпу с золотой тесьмой без каких-либо украшений и великолепный плащ. Капитан выглядел так, словно готовился к балу, а не к пути через всю Атлантику. Он представился, показал мне письмо с приказом отца и сказал, что должен проверить, ношу ли я янтарный медальон с выгравированным на обороте именем и датой рождения. Я показала ему украшение, и он нацепил монокль, чтобы прочитать надпись, будто это была накладная к товару. После всё начало происходить очень быстро: члены экипажа забрали мой сундук, и вслед за ними я взобралась по трапу на палубу корабля.

Корабль уже собирался отчаливать, и волнение на борту достигло своего апогея. Десятки матросов сновали по палубе, спускали в трюмы свёртки, бочки и чемоданы, а некоторые из них группами взбирались на мачты, чтобы отладить паруса. Капитан крепко взял меня за руку и без лишних церемоний повёл в офицерскую кают-компанию на корме корабля. Это было приятное место, похожее на небольшую гостиную, с видом на море и большими окнами, через которые хорошо проникал свет. Я догадалась, что именно отсюда мне придётся наблюдать за тем, как тают берега моей страны. Затем капитан проводил меня в тесную смежную комнату, больше похожую на шкаф, и объяснил, что я должна оставаться тут на протяжении последующих недель плавания до Карибов. Я было запротестовала, но мой хозяин резко покраснел, став цвета вина в графине на столе. Для него само присутствие женщины на борту было хуже, чем присутствие самого дьявола. Причиной любой ссоры, шторма или болезни он назначит меня. Капитан согласился взять меня на борт только под давлением высокопоставленных вельмож, и я не сомневалась, что ему обещали щедрое вознаграждение.

Запершись в комнате, я так и не увидела, как «Новая надежда» покинула мутные воды Темзы и вышла в открытое море. В попытке выстоять против ветра корабль скрипел и стонал, как старик, измученный артритом.

Так, вот уже в третий раз за свою короткую жизнь, я оказалась пленницей. На мне не было кандалов, цепей или смирительной рубашки, но я всё ещё не могла жить так, как хотела. В тот день, когда лодка неистово раскачивалась под натиском волн и ветер хлестал по парусам, я дала себе простую клятву: «Никогда больше никто, даже сам король, не лишит меня свободы. Никогда больше никто не станет на пути моей мечты, на моём пути и не лишит меня возможности говорить». Странным образом мой договор с собой перекликался со словами Аристотеля, которые я прочитала несколько лет назад, когда и представить себе не могла, что однажды окажусь в море. В день, когда я впервые оказалась во власти волн, я решила всегда жить в соответствии с ней. Фраза гласила: «Есть три вида людей: живые, мёртвые и те, что плавают по морям»[2]. Вспомнив эти слова, я поняла, что отныне принадлежу к расе почитателей морской пены.

Никто не разговаривал со мной.

Я ела в одиночестве. Трижды в день юнга приносил в мою столовую поднос с едой и через несколько минут убирал его. Единственным местом, где я могла размять ноги, оставалась офицерская столовая, но я могла заходить туда, только пока господа находились на палубе, руководя манёврами. Один из них заинтересовал меня. Он не носил ни оружия, ни камзола, и вскоре я углядела, что вместо оружия у него имелось гусиное перо. Это был корабельный писарь, в обязанности которого входило вести хронику всего, что требовалось: штормов, поломок, болезней, утоплений, порчи парусов, потери якорей, встреченных вражеских кораблей, замеченных вблизи или вдали. День за днём я читала в толстом кожаном бортовом журнале историю всего того, что мне запрещали видеть и проживать. Например, через несколько недель после отплытия я узнала, что продовольствие на исходе, в печенье завелись черви, пять матросов разбились, упав с фок-мачты, и что их тела, завёрнутые в парусину, забрало море. В итоге корабельные новости, большие и маленькие, стали отражением моих дней и, подобно плеску волн, снова и