Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова

– Нет, – ответила Кира, подумав, – нет, не спрашивала. Ачто? Ты думаешь, это имеет значение?

– Не знаю.

– Пап, что нам теперь делать-то? Если маму… если они думают,что это мама…

– Тим, – сказал Сергей очень твердо, – мы ничего толком незнаем. То, что они задавали маме вопросы, ничего не означает. То есть неозначает ничего плохого. Они должны были задавать вопросы, потому что Костикприехал именно к маме, а не к Марье Семеновне. Правильно?

– Я не знаю, – возразил Тим, – но я все слышал, и этокакие-то… неправильные вопросы.

– Что значит неправильные?

– Это значит, что они считают, что это мама его… того…

– Тим, не выдумывай, – прикрикнула Кира не слишком уверенно,– тебе просто давно пора спать, и ты перенервничал.

– Ничего я не перенервничал, – буркнул сын.

– И вообще ты не должен подслушивать!

– Как же не должен, когда он к тебе привязался, а ты дажепапе не хотела звонить!

– Тим, – тоже очень твердо сказала Кира, не глядя на Сергея,– папа тут совсем ни при чем. Это… не его проблемы. А ты его втягиваешь…

Сергей поднялся со своей табуретки. Кира быстро взглянула –у него было расстроенное, бледное от усталости лицо с пролезшей темной щетиной.

– Тим ни во что меня не втягивает. – Он с грохотом распахнулдверь посудомоечной машины. – Все правильно. Он испугался и позвонил мне. Ненужно его ругать за это, Кира. Он не виноват в том, что ты не… можешь менявидеть.

– Я могу тебя видеть, но я не желаю, чтобы он…

– Мы все это потом обсудим. Тим, давай. Надо хоть немногопоспать.

– Я не хочу спать.

– Хочешь.

– Нет.

– Я дам ему успокоительное, – вмешалась Кира, – конечно, онне уснет после таких событий!

– Ему не нужно никакое успокоительное, – заявил Сергейупрямо, – ему не сто лет, и он не бабка-сердечница. Он сейчас ляжет и уснет.

– Сергей, он два часа торчал на лестнице и смотрел натруп!.. Ему нужно принять “Новопассит”.

– Прими сама свой новопассит, а ему нужно принять душ, ибольше ничего. Тим, сколько раз нужно повторять?!

– Я уже иду, – пробормотал сын испуганно, – вы только нессорьтесь!..

Кира и Сергей посмотрели друг на друга и разом отвернулись.Он – к посудомоечной машине, она – к своей тарелке с остывающим мясом.

В последний год перед разводом они только и делали, чтоссорились. Ссорились из-за грязных ботинок, в которых он поперся на чистыйковер, из-за денег, которых вечно не хватало, из-за майки, брошенной мимокорзины для белья, из-за того, что лучше на завтрак, чай или кофе, из-зафутбола, который показывали по “НТВ-Спорт”, из-за работы – Сергей считал, чтопописывать статейки на отвлеченные темы и работой-то назвать нельзя, а онауставала, злилась, все пыталась ему что-то доказать, а он не слушал,отмахивался и тоже злился, злился…

Бедный Тим. Он был не так уж мал, чтобы всего этого незамечать. Он боялся, отсиживался в своей комнате или бегал от мамы к папе срасстроенным и испуганным лицом и пытался их мирить, и еще он пыталсяпредотвратить очередную катастрофу, и иногда ему это удавалось, и тогда он весьдень вел себя как образцовый ребенок из рекламного ролика – только бы ненарушить, только бы не разбить хрупкий мир, только бы не спровоцировать новуюкатастрофу.

А потом они развелись. Кира была уверена, что, как толькоони разведутся, жизнь станет в сто раз проще и легче.

Жизнь стала в сто раз проще.

Легче не стало нисколько. Стало только тяжелее и оченьобидно.

Она ведь его любила. Столько лет.

Она даже была уверена, что будет любить его всегда – воткак! Он сложный человек, но Кира никогда не признавала простых! Всегда, сдвадцати пяти лет, он был очень занят – сначала своей наукой, потом карьерой,когда стало ясно, что с наукой покончено навсегда и призрак ее не восстанет изгроба даже просто затем, чтобы прошвырнуться по Европе. Он нашел себе дело,максимально приближенное к тому, которое знал и любил, и преуспел в нем, ипродвинулся, и стал хорошо зарабатывать, и научился носить дорогие костюмы ильняные рубашки, и пить кофе, который не любил, и вести светские разговоры, иКира гордилась им и любила его.

Когда он защищал докторскую, какой-то старик, повернувшись кКире, сказал прочувствованно, что “Сергей Константинович непременно, непременностанет нобелевским лауреатом, если только сумеет остаться в науке”, и Кираслушала его с ужасом и восторгом – из доклада, который делал ее собственныймуж, она не поняла ни слова. То есть ни одного. Но он говорил так, как будтоему вдруг открылось какое-то великое божественное знание, и выгляделсоответственно – словно осененный этим знанием. Аудитория была залитаагрессивным весенним солнцем, в котором танцевали пылинки, никто не шептался,не кашлял, не зевал, не вертелся, не рисовал – все смотрели на него и слушали,слушали, и следили за его рукой, на которой взблескивало обручальное кольцо,самое первое, купленное в магазине для новобрачных после трехчасового стояния вочереди. Рука тоже казалась осененной божественным знанием. Потом долгоаплодировали, поздравляли, окружали, протискивались, пожимали руки, хлопали поплечам, а он все выглядывал из окружения, отыскивал Киру, ему нужно былоубедиться, что она видит его триумф, что она все оценила, все поняла,удостоверилась, что он умница, гений, черт знает кто!..

По сравнению с ним все остальные казались пресными икакими-то укороченными, что ли, как купленные не по росту брюки, и ей былоискренне наплевать, куда он бросил майку – в корзину или мимо, и чьим шампунем– своим или ее – он сегодня вымыл голову. А потом она его разлюбила. Вернее,возненавидела. Он постоянно терял ключи от квартиры и от машины и оказывался награни истерического припадка, когда не мог их отыскать в течение сорока секунд.Он все на свете забывал – что нужно купить хлеба, забрать вещи из химчистки,договориться с бабушкой о том, что она приводит Тима из школы. Он ничего нечитал, кроме своей специальной литературы, в том числе и Кирин журнал, которыйона подсовывала ему в надежде, что он обратит внимание на то, как классно онапишет, как она научилась во всем разбираться, как далеко она ушла от девчонки,на которой он женился, но он неизменно клал журнал себе на живот и засыпал сноммладенца. Кира хватала журнал и швыряла его на пол, испытывая жгучее желаниенадавать им муженьку по физиономии. Он то и дело издевался над ней за то, чтоона отдала Тима на теннис – “ну, конечно, все аристократы играют в теннис, инаш ребенок должен, как же иначе! Отдай его еще в школу верховой езды, тожеочень модно!”. По его мнению, Тим должен был заниматься демократической легкойатлетикой или лыжами, на худой конец. Когда Кира спрашивала, какие в Москвемогут быть лыжи, когда два месяца из трех зимних под ногами и над головой льеткак из ведра, он с ослиным упрямством говорил, что настоящему лыжнику вода непомеха, из чего следовало сделать вывод, что “настоящий лыжник”, в которогодолжен превратиться Тим, может кататься и вовсе без снега. Он ругал его за четверкипо математике, и когда принимался что-то объяснять, выходило нечто вроде тойсамой защиты докторской – не понятно ни слова. Тим запутывался окончательно,пугался собственного тупоумия и начинал выть.