Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер
Шрифт:
Интервал:
Я помню улицу, она спускалась вниз к проспекту Руставели, кажется, и вдруг на пути нам встречается пурня. Пури – это хлеб, а тот, кто печет этот хлеб на земляной печи-тоне, называется хабази. Он ночью печет, чтобы утром был свежий хлеб. Хабази нырнул прямо в печку, облепил тестом стенку, и получился изумительный хлеб. Не знаю, наверное, сейчас этого нет. И этим хлебом первобытным, похожим на лаваш, хабази нас угостил.
Потом захотели выпить вина с этим хлебом, и вино откуда-то появилось, но хабази отказался наотрез: ни за что, иначе можно и в печку упасть, а там такой жар!.. В общем, я это увидела так и, конечно, мечтала встретить когда-нибудь этих людей, да не пришлось. А в стихах они есть:
История любви Галактиона и Мери Шервашидзе трогала Беллу, хотя она понимала, что это скорее легенда, рождению которой способствовал сам поэт:
Красавица Мери Шервашидзе (1890–1986) была дочерью генерал-майора князя П. Л. Шервашидзе и фрейлиной императрицы Александры Федоровны. В 1919 году она вышла замуж за князя Георгия Эристави, праправнука царя Ираклия Второго. За три дня до того, как молодые, обвенчавшись, уехали в Париж, Галактион написал и отправил невесте стихотворение “Мери”. А она и понятия о поэте не имела: они жили в разных мирах – Галактион был сыном сельского учителя-священника.
В 1976 году мы с Беллой по приглашению Высоцкого и Влади приехали в Париж и попали в грузинский ресторан. Первым движением души Беллы было узнать у завсегдатаев, жива ли Мери Шервашидзе, которую воспел Галактион Табидзе. Услышав утвердительный ответ, Белла спросила, можно ли увидеться с ней.
Придя через два дня в этот ресторан, мы услышали, что Мери Шервашидзе уже в преклонном возрасте и не желает ни с кем встречаться; она слышала о легенде, связанной с нею и Галактионом, но ничего не знает о нем и не хочет говорить на эту тему.
Вот как об этом рассказывала Белла:
Много народа перестреляли, но кто-то успел бежать из России, как та же Мери Шервашидзе, которая венчалась “в ночь дождей”. Это посвященное ей стихотворение Галактиона исполнено любви, страсти, ревности. А Мери об этом ничего не знала и даже не была, по-моему, с ним знакома. Она с нами не захотела увидеться в Париже, а пришла другая прекрасная дама. Мери вообще смущала вся ситуация вокруг этого знаменитого стихотворения.
Галактион был женат на Ольге Окуджава. Если Мери – муза Галактиона, то Ольга – любовь всей жизни, его опора. Ее судьба – настоящая трагедия; два ареста и гибель жены подкосили поэта. Он был помещен в психиатрическую клинику, где покончил с собой.
Рассказывают, что в больницу к Галактиону приходили некие “гости” с предложением подписать бумагу, клеймящую Бориса Пастернака как изменника родины, но он отказался. Не желая участвовать в травле, доведенный до отчаяния, Галактион выбросился из окна больницы.
Для Беллы Галактион всегда был реален, и на улицах ночного Тбилиси ей представлялось, что вот сейчас за поворотом она его встретит. Она, казалось, чувствовала каждое движение его души и переводила его поэзию, ведомая этим чувством.
В стихотворении “Из рассказанного луной” Галактион говорит:
Эти слова, переведенные Беллой, можно отнести и к ней самой. С ней происходило то же самое: она становилась Галактионом и Грузией одновременно: “У Галактиона есть знаменитое стихотворение «Я и ночь», а у меня – «Я, и ночь, и Галактион»”.
В конце июня 1977 года мы с Беллой вернулись из ставшей легендарной поездки во Францию и США, длившейся более полугода, за что нас прозвали “Белоэмигранты”.
2 июля не стало Владимира Набокова, недавней встречей с которым мы жили. Надо было возвращаться к действительности. Первое, что мы сделали, – не приступая к делам, которые и без того были заброшены, поехали на Черное море. Поселились в Доме творчества писателей в Пицунде, в новом корпусе, смелостью архитектурного решения вполне годившемся к сравнению, предположим, с “Хилтоном”.
Литературная публика, населявшая дом, проявляла к нам исключительный интерес, как к попавшим на Землю инопланетянам.
В Доме творчества жило много грузин – наших близких друзей. Первым свидетельством взаимной любви Беллы и Грузии стала наша расцветшая в Пицунде дружба с ОТАРОМ и ТАМАЗОМ ЧИЛАДЗЕ. Белла была знакома с ними и раньше, в Тбилиси они стали ее первыми гидами. Отар, быть может, самый тонкий из всех грузинских поэтов нашего поколения, посвящал Белле все свои стихи. Со временем он написал несколько серьезных романов (очень трудных для перевода), создавших целый пласт грузинской литературы.
Тамаз – поэт, прозаик, драматург – был старше Отара и всегда покровительствовал младшему брату, порой забывая о себе и своих интересах и в жизни, и в литературе.
Однажды мы с Отаром и Тамазом в Пицунде, сидя в кафе под открытым небом, потягивая вино и философствуя, разговорились о проблеме взаимоотношений Грузии и Абхазии.
Дело в том, что в ресторане “Инкит”, построенном на сваях прямо над озером через дорогу от нашего корпуса, нам с Отаром и Тамазом доводилось наблюдать нараставшее соперничество грузинской молодежи и так называемых “бзыбь бойс” (прозвище абхазских юношей, идущее от названия речки Бзыбь, которая протекала рядом).
Начиналось с того, что грузины и абхазы по очереди заказывали музыку маленькому ресторанному оркестру. Сначала звучала “Лезгинка”, которую со страстью танцевали ребята из Грузии, затем в пляс неистово пускались абхазцы. Напряжение нарастало, но тогда все обходилось без каких-либо происшествий.
Особо почитаемое место в своем списке любимых грузинских поэтов старшего поколения Белла всегда отводила СИМОНУ ЧИКОВАНИ (1903–1966). Белла была принята в семье Симона и Марии и многое восприняла из его рассказов о Грузии.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!