Пристанище пилигримов - Эдуард Ханифович Саяпов

мог вырваться, но сам знаешь, сколько идти пешком с Рудника до города.

— А я ходил… Я ходил! — закричал Сашка и ударил кулаком по столу.

Я подумал, что он начнёт драться, поскольку парень он был очень крепкий и занимался боксом в «Локомотиве». Он даже был КМС, и я бы отхватил от него по полной программе. Тем более очень тяжело отстаивать достоинство, когда оно совершенно утрачено.

— А мне-то какая надобность?! — тоже заорал я. — Я никогда её не любил!

— Ладно, это всё эмоции. Дальше.

Он успокоился, налил водки (только себе) и с фанатизмом закурил. Я посмотрел на него внимательно и понял, что за два года службы человек буквально состарился: всё его лицо было покрыто мельчайшими морщинами и странным жёлтым загаром. На войне люди очень быстро стареют.

Я рассказал ему практически всё, но он продолжал выдавливать из меня всё более скабрёзные подробности, — казалось, что он, как мазохист, получает от этого особое наслаждение. Я упирался как мог, отлынивал от разговора, прятался от него в туалете, ссылаясь на диарею, сидел там до тех пор, пока он не начинал легонько постукивать в дверь и спрашивать меня: «Эдуард, ты ещё жив?»

В какой-то момент он рубанул наотмашь:

— Элька брала у тебя в рот?

Наверно, это был для него очень важный нюанс, то ли оставляющий шанс ей в какой-то степени, то ли не оставляющий шанса ему.

— Что? — От таких вопросов я неминуемо краснею.

— Да ладно, не строй из себя девственника! Она сосала у тебя или нет?

— Да, — сказал я практически шёпотом.

— С удовольствием это делает… Да? — Он словно обмяк и даже чуть улыбнулся, а мне показалось, что его отпустила боль.

«Наверно, всё-таки драки не будет, — подумал я. — В нём что-то сломалось».

— Аж причмокивает от удовольствия! Аж — взахлёб! Элька своё дело знает! — орал пьяный Мартынов, подливал себе водки, блаженно улыбался и даже хлопнул меня по плечу.

— Да, всё так и было, Саня, — соглашался я, виновато улыбаясь.

Я стоял перед ним абсолютно голый, прикрывая ладошками срам, и Эллочка была такая же голая и беззащитная, а Мартынов глумился над нами, щёлкая плетью и приказывая, — в какой-то момент я увидел у него на голове эсэсовскую фуражку с высокой загнутой тульей.

— Бог с ней, с этой Элькой, давай лучше выпьем… в последний раз.

Мы выпили, и он сказал фразу, которая меня слегка удивила, потому что Мартынов никогда не был дураком или пошляком. По всей видимости, это был пережиток армейского опыта, и в некотором смысле — психологическая травма.

— Ты знаешь, это я научил её делать минет, — заявил он с гордостью; его физиономия расплылась в блаженной улыбке и покрылось мелким бисером пота. — А когда у неё не получалось, я её вот этим дрыном (он взял себя за промежность) бил по губам. Она у меня часами оттачивала мастерство. Так что считай… это тебе мой дружеский подгон.

— Ну что, понравилось?! — крикнул он, и глаза его стали влажными.

— Санёк, — нежно попросил я, — иди домой. Всё кончилось. Начни жизнь с чистого листа. Не цепляйся за прошлое. Иди. Иди-иди.

Я положил ему руку на плечо и слегка надавил — он попытался дёрнуться, но я надавил ещё сильнее. Драки не было. Когда он ушёл, меня рвало этой водкой, которую он принёс. Выворачивало буквально наизнанку. Мне было до безумия плохо и рвало меня от стыда. Боже, как мне было стыдно!

В то время было очень много палёной водки, но эта бутылка была «заряжена», а именно: ненавистью, предательством, похотью, пошлостью и всяческой мерзостью. Не пейте и не ешьте из рук своих врагов.

Стыд после этого предательства остался навсегда, хотя я задвинул его в самый дальний уголок моей памяти и он до сих пор там пылится. Он стоит, как огромный платяной шкаф, затянутый паутиной. Он никуда не исчез за эти годы и никуда не исчезнет до конца дней моих. Есть вещи, которые мы не можем себе простить, если даже их нам простил Господь.

Итак, Марго закрыла дверь на ключ и сказала: «Ты сегодня мой», — а я подумал про себя: «Что это? Дежавю? Всё идет по спирали, всё когда-нибудь повторяется?»

Дьявол не дремлет, хотя особо не напрягается. Я бы не сказал, что он очень изобретательный и предприимчивый. Веками он использует в отношении людей одни и те же приёмы, не мудрствуя лукаво, — похоть, стяжательство, гордыня, тщеславие, гнев, чревоугодие, пьянство. Вот, собственно говоря, все наживки Дьявола. А последнее время он настолько обленился, что даже не выглядывает из своего подземного царства Аид, не гоняется за грешниками, не выкупает их души. Система отлажена и уже работает без предоплаты. Люди сами выстраиваются в очередь, — миллионами, — чтобы попасть к нему на приём. Такого безбожия и такого нигилизма, как сейчас, я не наблюдал даже при советской власти.

— Послушай, Марго, — взмолился я, — отпусти меня к Петровичу. Зачем я тебе? Я такой же алкаш, как и он. Мне вся эта кутерьма ближе к сердцу, чем ебать ближнего своего. Возьмём пол-литра, бычков в томате, пойдём к морю, волна ляжет у ног, как послушная собака. Не хочу я этого блядства. Григорич меня здесь не для этого приютил.

— Да при чём тут Григорич?! — воскликнула Маргарита, вскакивая с тумбочки. — Мы просто живем вместе! Он мне как брат!

— Ты, знаешь, Марго, — начал я с ухмылкой, — мы с Ленкой тоже просто живём в одном номере, и кто-то может подумать, что она мне никто. Но если Калугин воспользуются этой ситуацией, то мне будет очень неприятно и даже больно. Есть границы, очерченные мной, а есть границы, очерченные им, и я не знаю, как он относится к тебе на самом деле. Я не имею права ошибиться.

— Хотя меня вяжет к тебе конкретно, — продолжал я взволнованным голосом. — Аж колотит всего, аж подкидывает, аж сердце заходится, когда я вижу твои очаровательные булочки. Сколько раз уже сегодня голову поднимал.

— Ну не тормози тогда! — умоляла меня Марго. — Будь смелее!

— Ой, Марго, я ж тебе толкую… Есть чисто мужские понятия, через которые