Ментор черного паука - Нина Малкина

— У меня нет проблем, которые я не могла бы решить в одиночку, — я пожала плечами, отказываясь откровенничать.

— Хорошо, — после небольшой паузы отозвался Лоним. — Не знаю, что с тобой происходит, но ты должна знать, что у тебя есть друзья. Я вижу, что тебя что-то грызёт. Сирена это видит. И Фиди, наверное. Во что бы ты ни вляпалась, мы всегда будем рядом. Если это из-за стязателя… Юна, мир не сходится на одном человеке. Я полюбил Сирену, но это не значит, что все остальные для меня исчезли.

Я рассматривала лавочку на другой стороне улицы, возле входа которой мелькали фигуры подруг. Потом переключилась на зонт. Я пыталась подобрать слова. Что я могла сказать Лониму? С той поры, когда мы поддерживали друг друга в Фарелби, всё сильно переменилось.

— Лоним, в восемь лет я думала, что мир сходится на одном человеке, — наконец заговорила я. — Ты был для меня единственным другом дольше, чем кто-либо. И остаёшься им, конечно. Но теперь я знаю, что есть кое-что посильнее дружбы. Сильнее преданности и старых связей. И, может быть, даже сильнее смерти.

Мой друг помолчал несколько долгих мгновений, осмысливая сказанное.

— Иногда мне жаль, что тебе уже не восемь и я не могу макнуть тебя в прохладную воду озера, — он посмотрел на вход, где в дверном проёме уже выжидательно застыла Сирена. — Особенно от того, что ты говоришь такое, с чем мне приходится соглашаться.

Прохожие сегодня гуляли медленно, как будто хотели подслушать наш разговор. А зелёные жилеты привлекали всё больше внимания, отчего беседа не клеилась.

— Спасибо, — поблагодарила я. — За то, что согласился со мной.

На самом деле мне хотелось поскорее завершить неловкий диалог, хотя попытка помощи и тронула меня. Мы всё равно не смогли бы найти общий язык без моих подробных объяснений о том, что происходит со мной. О том, что мой ментор, возможно, Кирмос лин де Блайт. О том, кем была моя мать. О том, что мне предстоит убить Джера и вступить в Орден Крона. И о том, как мне хочется выть сейчас, возвращаясь в когтистые лапы моего горького предназначения.

Я всё ещё считала Лонима близким другом, несмотря на то, что мне приходилось скрываться даже от него. Сочувствия и соболезнования я ненавидела больше танцев, поэтому друг ничем не мог мне помочь. Конечно, он говорил о своей любви к Сирене, а я — о долге и мести. Наши с Лонимом дороги тоже расходились. Его любовь ждала от него внимания, тепла и заботы, застыв в дверях лавочки «Чары и Чарки». Мой долг сверлил мне спину глазами стязателя, требуя холодности, предательства и трудного выбора.

— Если я буду нужен — дай знать, — Лоним вытащил руки из карманов и сделал неуклюжую попытку обнять меня, но в итоге похлопал по плечу.

— Вперёд, Лоним Рилекс! — весело подбодрила я смущённого друга детской кричалкой, кивая в сторону Сирены.

— Вперёд, Юна Горст, — грустно улыбнулся Лоним, кидая на Кааса неуверенный взгляд.

Я кивнула и зашагала вдоль улицы, не оборачиваясь.

Сапоги стучали по мостовой, приближая меня к моим страхам. Нельзя было показывать, что на самом деле Лоним задел за живое, напомнил мне о том, кем я всегда была.

Все эти полгода я старалась избегать саму себя. Я закрыла сомнения на замки, как башню Толмунда, но знала, что там, за этими замками, в запрещённом святилище моего подсознания живут тревоги. Мне по-прежнему было страшно, что даже такой хрупкий, вязкий мир, в котором я пребывала последнее время, может рухнуть в одну секунду. Я слышала, как опасения стучат в висках, пытаясь вырваться из заточения, и не знала, сколько ещё смогу сдерживать их.

Мне было противно признаться самой себе, что я боюсь потерять Джера. Что он стал для меня даже больше, чем ментор. Несмотря на то, что мы почти не общались, меня всё ещё держала на плаву мысль, что он рядом. Но это было неправильно. Маленькая Юна познала очень много оттенков эмоций с тех пор, как выехала с озера. Моя наивность и вера в сказку сослужили мне горькую службу и теперь были навеки мертвы, похороненные под лапами кедров. А может, и раньше — под чёрным пеплом Сомнидракотуля. Теперь же ярость, зависть, гнев и маски лицемерия были необходимы мне, чтобы сопротивляться самой себе.

И я преуспела — сумела справиться с доверчивым простодушием. Притворство сгущалось вокруг меня, как кисель вокруг уставшей бороться мухи, отрезая меня не только от враждебности, но и от дружелюбия мира. Теперь я различала виды одиночества и самым страшным признавала то, в котором пребываешь в кругу друзей. Это клетка, где я была заперта, уж не знаю, по воле чьей милости, — может, и по своей собственной. Крепкие прутья никому не позволяли приблизиться. Изменяла ли я теперь самой себе? Я не знала. И всё ещё не знала, кем я теперь была.

— Леди Горст, — Каас опустил маску, едва заметно улыбаясь уголками губ. — Кажется, ты выросла за эти полгода.

— Стязатель Брин, — легко поклонилась я, как того требовала его должность. — Обычно люди меняются со временем: взрослеют, стареют, умирают.

— Тебя никто не обижал? — дежурно обеспокоился Каас и двинулся вдоль улицы.

На этот раз он не стал подставлять мне локоть, и я знала, почему. Стязатель не имеет прав на привязанности, а сегодня было слишком людно для того, чтобы он мог проявить симпатию. Так Каас заботился обо мне. По крайней мере, мне так хотелось думать. Я снова ловила на себе взгляды прохожих — уже не только любопытные и радостные, но и сочувственные.

— Кто посмеет, я же любимое дитя Квертинда, студентка академии, — я наигранно подмигнула загулявшему путешественнику, который восторженно уставился на мой жилет. — А ещё я умею неплохо драться, быстро бегать, стрелять из лука и ношу с собой кинжал, что ты подарил.

— Непривычно видеть тебя такой, — ухмыльнулся он, сворачивая в проулок.

За долгую разлуку я отвыкла от Кааса и сейчас с новым интересом рассматривала его профиль. Он заметил это и привычным жестом откинул с лица волосы. Выглядел он отлично, и я задумалась, как давно он в последний раз резал горло очередной жертве для Толмунда.

Мы нырнули под тесную арку проулка, уходящего ступенями вниз. Тёмный камень стен почти касался плеч стязателя, и мне пришлось семенить за ним. Плохонькая брусчатка под ногами перерезалась сточной канавой, заполненной мусором. Солнце сюда почти не проникало, и запах сухой пыли кое-где сменял привычный дух сырости. По-летнему свежий мох зеленел островками на стенах, ютился в уступах и выщерблинах. Других растений не попадалось, как и разгуливающих зевак. По дороге нам встретился только один шахтёр, сурово глянувший на нас из-под грязных бровей. Настоящий житель Кроуница, который не любит гостей.

— Какой — такой? — спросила я, когда чумазый мужчина протиснулся боком и остался позади.

— Взрослой, — ухмыльнулся через плечо Каас.

Я не знала, куда он ведёт меня, но послушно брела следом.

Булыжный забор с одной стороны превратился в острый скальный рельеф. Дома напротив стояли так близко, что, казалось, протяни руку из решётчатого окна — и горный массив окажется под твоей ладонью. Стена слева перерезалась грязными дверьми, из которых доносились запахи домашней еды и разговоры жителей. Вывесок тут не было совсем, но из стен торчали фонари, ржавые, битые, непохожие друг на друга. Угрюмая, бесцветная, каменно-мертвая архитектура Кроуница без своего вечного тумана смотрелась голой. Картину оживляла только узкая полоска яркого неба, что то и дело прерывалась арками, перекинутыми над нашими головами.