Ловец снов - Стивен Кинг

Он посадил пса в машину и пять минут спустя уже выезжал нашоссе.

На юг, на юг, на юг.

2

Ночь ревет музыкой, смехом и возбужденными голосами, ввоздухе плывут соблазнительные запахи жаренных на гриле хот-догов, шоколада,арахиса, небо взрывается цветными огнями. И соединяя это в слитную атмосферувеселья, подписываясь под всем автографом самого лета, из динамиков,установленных в Строфорд-парке, несется разухабистый рок-н-ролл:

Эй, привет, красотка-беби, оглянись, постой.

Скоро поезд в Алабаму, поезжай со мной.

И тут появляется самый высокий ковбой в мире, девятифутовыйПекос Билл, под пылающим небом, нависает над толпой, и детишки с измазаннымимороженым, широко открытыми от изумления ротиками таращат глаза; смеющиесяродители поднимают их или сажают на плечи. Пекос Билл помахивает шляпой. Вдругой руке он держит знамя с надписью:

ДНИ ДЕРРИ — 81.

До путей пешком дойдем мы, ночку переждем.

Если нам молчать наскучит, ссору заведем.

— Ак он озет ыть иим оким? — спрашивает Даддитс, опустивруку с голубым конусом сахарной ваты и не сводя с ковбоя таких же круглых глаз,как у любого здешнего трехлетки.

Справа от него стоят Пит и Джоунси, слева — Генри и Бив. Заковбоем шествует процессия девственных весталок (наверняка среди них найдетсяпарочка девственниц, даже в лето Господне 1981), в расшитых блесткамиковбойских юбках и белых ковбойских сапожках, подбрасывая жезлы, навекизавоевавшие Запад.

— Не знаю, как он может быть таким высоким, Дадс, —ухмыляется Пит и, выдернув клок ваты, сует в распахнутый рот Даддитса. — Должнобыть, волшебство.

Все смеются над Даддитсом, который ухитряется жевать, несводя глаз с ковбоя на ходулях. Дадс выше их всех, даже Генри, но по-прежнемуостается ребенком, и это приводит остальных в восторг. Волшебник — это он,только он, и хотя он отыщет Джози Ринкенхауэр не раньше будущего года, онитвердо знают: он самый натуральный волшебник. И хотя они отчаянно трусили,сцепившись с Ричи Гренадо и его дружками, но по сию пору уверены, что тот деньбыл самый счастливый в их жизни.

Не отказывайся, беби, поезжай со мной,

Ждет нас поезд в Алабаму, за большой горой.

— Эй, тех! — машет Бив своей покрышкой (бейсболкой сэмблемой «Тигров Дерри»). — Поцелуй меня в задницу, верзила! А еще лучше, сядьна нее и покрутись!

И все надрываются от хохота (они запомнят это на всю жизнь,ночь, когда Бивер задирал ковбоя на ходулях под рассыпающимся искрами небом),все, кроме Даддитса, продолжающего взирать на происходящее с оцепенелымизумлением, и Оуэна Андерхилла (Оуэн, думает Генри, как ты попал сюда,дружище?), который встревоженно хмурится.

Оуэн трясет его, Оуэн снова требует, чтобы он проснулся.

Генри, проснись, проснись, про…

3

…снись, ради Бога.

Именно дрожь в голосе Оуэна окончательно разбудила Генри. Вносу еще стоит запах жареного арахиса и сахарной ваты. Но тут в сонный бредвторгается реальность: белое небо, заснеженное шоссе, зеленый указатель:

ОГАСТА, СЛЕДУЮЩИЕ ДВА ПОВОРОТА.

Оуэн продолжает его трясти, а сзади доносятся хриплые,отчаянные лающие звуки. Даддитс кашляет.

— Вставай, Генри, у него кровь! Да проснись же, мать…

— Проснулся, проснулся.

Он отстегивает ремень безопасности, поворачивается, встаетна коленях. Натруженные мышцы бедер отзываются острой болью, но Генри не дотого.

Все оказалось лучше, чем он ожидал. Судя по паническимвоплям Оуэна, он уже подумал было, что Дадс истекает кровью. На самом деле изноздри сочилась тонкая струйка, а изо рта при каждом спазме летели мелкиебрызги. Оуэн, наверное, вообразил, что бедняга Дадс выхаркивает собственныелегкие, хотя тот скорее всего просто натрудил горло. Или мелкий сосуд лопнул.Разумеется, это отнюдь не пустяки. В таком тяжелом состоянии все можетобернуться катастрофой, любая простуда способна убить Даддитса. Генри с первоговзгляда понял, что Дадс выруливает на финишную прямую, ведущую к дому.

— Дадс! — резко окликнул он. В нем что-то переменилось. Внем что-то новое, Генри. Но что? Нет времени об этом думать. — Даддитс, дышичерез нос! Через нос, Даддитс. Вот так!

Генри несколько раз глубоко вдохнул, и при каждом выдохе изноздрей летел белый пушок, как семена молочая или одуванчика. Байрум. Он рос вносу, но уже погиб, подумал Генри. Я высмаркиваю байрум! И тут он осознал, чтозуд в бедре, во рту и паху давно прекратился. Язык по-прежнему был шершавым,словно обернутым обрывком ковра, но больше не чесался.

Даддитс, подражая ему, стал дышать носом, и кашель тут жесделался не таким надрывным. Генри порылся в пакете, нашел безвредный, несодержащий спирта сироп от кашля и налил чашечку Даддитсу.

— Выпей, полегче станет, — сказал он уверенно, стараясьдумать так же: с Даддитсом важны не только слова, но и мысли.

Даддитс сглотнул робитуссин, поморщился и улыбнулся Генри.Кашель прекратился, но кровь все еще стекала из носа и из уголка глаза. Плоходело. Даддитс побледнел и еще больше осунулся. Холод… бессонница… немыслимыедля такого больного волнения… плохо дело. Он заболевает, а на последней стадииОЛЛ даже респираторная инфекция может оказаться фатальной.

— Он в порядке? — спросил Оуэн.

— Дадс? Дадс у нас железный! Верно, Даддитс?

— Езый, — согласился Даддитс, сгибая прискорбно исхудалуюруку.

При виде его лица, усталого, измученного, но улыбающегося,Генри захотелось кричать. Жизнь несправедлива, он давно знал и смирился с этим.Но то, что происходило сейчас, было более чем несправедливо. Чудовищно.

— Посмотрим, что тут есть попить хорошим мальчикам, —объявил он, открывая коробку для завтраков.

— Уби-у, — кивнул Даддитс. Он по-прежнему улыбался, но голосзвучал еле слышно.

— Да, пора приниматься за дело, — сказал Генри, открываятермос.

Он дал Даддитсу таблетку преднизона, хотя не было ещевосьми, и спросил, хочет ли тот перкосен. Дадди, подумав, поднял два пальца. УГенри упало сердце.

— Совсем никуда, верно? — спросил он, протягивая Даддитсулекарство.

Ответа он не ждал: такие люди, как Даддитс, не будут проситьлишнюю таблетку, чтобы словить кайф.

Даддитс выразительно махнул рукой: соmmе ci, commeça[74]. Генри хорошо помнил этот жест, такой же типичный для Пита, какпривычка Бива жевать зубочистки.