Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

— Може, и так, — не унимался Раздольнов. — Только неспроста же говорится, что в сорок пять — баба ягодка опять.

— Шутник вы, сват, — засмеялась Антонида.

Молодежь веселилась, танцевала. Иван Глазунов задумчиво накручивал патефон, менял пластинки. Ему очень хотелось хотя бы взглянуть на родное подворье. Вон сколько времени минуло! Как там они поживают — отец, мать, Ленька, сестричка? Только не пойдет он на поклон. Уж очень обидел батя, унизил. И жизнь по-разному понимают... Не до веселья Ивану. Накручивает патефон и не слышит музыки.

Петро Ремез начал было обносить гостей рюмкой водки и караваем.

— Есть у нас на беседе...

— Этого еще не хватает! — возмутилась Фрося. — Кончайте, дядя Петя, спектакль.

— А это не невестина забота, — поучала Степанида. — Пришла пора дары собирать.

— Припоздала, — сообщил Савелий. — Мы уже управились: поздравили молодых, преподнесли свои подарки. Можешь и ты...

— Как же так? — забеспокоилась Степанида. — Какие подарки? Не слышала. Може, мне обставить Лену хочется? Не гоже так. Отдай дары, и никто не узнает, чем наделил молодых.

— Какая разница — чем? — заметила Елена. — Лишь бы с доброй душой.

— И стопку при том не выпить? — не затихала Степанида. — Нет, я так не согласна. Подноси мне, Петя. Пусть кто как может, а я... — Взяла рюмку, кусок хлеба, повернулась к Фросе. — Дарю вам на хозяйство сервиз чайный, старинный. Правда, одна чашечка надколота. Так это не беда. Зато уж таких вещей нынче ни за какие деньги не найдешь. Фарфор настоящий, без всякой подделки.

Елена невольно улыбнулась. А Фрося сказала:

— Спасибо вам, тетя Степа. Премного благодарны.

Степанида победоносно оглядела собравшихся, выпила, проговорила:

— Зайди днями. Заберешь.

Андрей подхватил Фросю, увел в круг танцующих. Сладкая близость кружила им головы. Он украдкой целовал ее, свою жену, — еще не познанную и такую желанную. Фрося смущенно отстранялась, испуганно косила глазом: не увидели бы. И словно недоумевала, почему, зачем здесь гости. Разве им не ясно, что ей, Фросе, сейчас никто, кроме Андрея, не нужен?

Кружась, он увлек ее к выходу, шепнул:

— Сбежим?..

Выбравшись за калитку, они опасливо обернулись, взглянули друг на друга и пустились наутек. Эта озорная выходка пришлась им по душе.

— От твоей тети Степы я готов бежать на край света, — запыхавшись, проговорил Андрей. — Вот уж редкостный экземпляр! Сто сот стоит и мерку блох.

— «Колосник ей в бок!» — смеясь, воскликнула Фрося. — Верно? Ты это хотел сказать?

— Почти. Не будь она твоей тетей...

— И твоей.

— Существенная поправка, — согласился Андрей, — Не будь она нашей тетей, я и не такое сказанул бы.

Они почти не умолкали, стараясь скрыть за беспечной болтовней охватившее их нетерпение. Голос Андрея прерывался. В глазах — уже знакомая Фросе, все чаще появляющаяся в последнее время сумасшедшинка. Фрося слышала гулкие удары своего сердца и ждала, зная наверное, зачем он увел ее от людей. И торопила то, что теперь уж неизбежно должно случиться.

А село уже скрылось в яру. Впереди раскинулась степь. Солнце светило им прямо в лица. Голубая, безоблачная ширь неба простиралась над ними.

...Они упали в травы, на виду у всей Вселенной — очарованные любовью дети Земли.

Гулянье продолжалось. Играла музыка. Веселилась молодежь. За столом шла своя беседа.

— Что ни говорите, а нравы портятся, — говорила Степанида. — В наше время разве позволили бы себе девицы вот так липнуть к парням? — качнула головой в сторону танцующих. — Или молодых наших взять. Их одариваешь, а им спины лень согнуть, зазорным считают поклониться.

— Дети как дети, — сказала Антонида, прервав свой разговор со сватом.

— Ну да, ну да, — подхватила Киреевна. — Я вот гляжу на Сережку и сгадую, каким Савелий был в детстве. Небо и земля — так рознятся. Гераську взять. Даром что из беспризорников. Послухайте их, как сберутся. О таком судачат, что и мне невдомек. — И уверенно добавила: — Бойчей ныне пошла ребятня, сноровистей.

— Это вы правильно подметили, Киреевна, — вмешалась Елена. — Каждое новое поколение ребятишек отличается от предыдущего: знаниями, кругозором, интересами.

— А нравы падают, — стояла на своем Степанида.

— Все зависит от того, кто как понимает, что нравственно, а что нет, — отозвалась Елена.

— Вот и я о том же, — заговорил Иван Авдеевич. — У японцев как? Гляжу — плачут, печалятся. Неутешное горе. Кто, пытаю, помер? Выясняется, что вовсе не помер, а ребеночек народился. То ж оплакивают, что на муки в мир пришел. Опять же, когда умирают — все родственники радуются, мол, кончились страдания их любимого человека, и ничего ему больше не надо, и ничто его не огорчит, не опечалит.

Раздольнов наклонился к Антониде.

— Когда любовью занимаются, тоже плачут, — шепнул ей по секрету.

— Да ну вас, сват, совсем, — сконфузилась Антонида. — И выгадаете же такое.

— А что? Тогда не до плачу?..

Забыл старый Раздольнов просьбу сына не злоупотреблять спиртным. Видно, лишку хватил. А тут еще сваха — что маков цвет. Поближе подсел.

— Сдобная ты какая, свашенька, — приглушенно говорил ей. — Завлекательная.

Давно не слышала Антонида таких слов. Все эти годы уходила от них. Лишь для детей жила. А ведь не такая она старая. Ведь взволновала же ее эта грубоватая похвала. Может быть, потому, что хмель кружит голову?

А Раздольнов взял ее за руку, закричал:

— Раздайся, народ, сват со свахой идет! — Подмигнул ей. — Покажем, Антонида Терентьевна, как надо плясать!

— Все одно япошки нам не указ, — все еще горячилась Степанида. — Пусть хоть на головах ходят. А мы о своих нравах должны печься.

Иван Авдеевич сердито тряхнул сивой головой:

— О нравах распинаешься, а Таньку свою как настрополила?

— Таньку? Танька у меня молодец.

— То-то и видно, — заговорил Иван Авдеевич. — Пришел я за своей же пилкой, что Петро у меня брал и не принес. Стучу. Не открывает. Гляжу в щелку: сидит Танька во дворе и ухом не ведет. Покликал ее. «Открой, — говорю, — внучечка». Ни с места. «Ну, ладно, принеси мне пилу. Во-он она лежит». «Эта? — спрашивает. — Не принесу». Как ни бился, как ни уговаривал, мол, пилка