Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

Да у нас кошки моют ложки

ладо, ладо, душа ль мой.

Да у нас медведь хату мететь

ладо, ладо, душа ль мой...

И начался пир, каких давно не помнили крутоярцы. Авдей Пыжов умел пустить пыль в глаза. Уж такой у него был характер. На чем-то другом мог выгадать, где-то поприжать и чужих, и своих, а первенца женил размашисто, не скупясь. От выпивки, закусок столы ломились. Дружки обносили гостей чаркой и ломтем каравая, приговаривая:

«Есть у нас на беседе... — Называли имя и отчество, и продолжали: — Подойдите поближе, наши молодые вам поклонятся пониже. Каравай принимайте, наших молодых оделяйте: рублем, полтиною, золотою гривенной. Если ваша честь — рубликов шесть. Можно поросеночка, ягненочка, теленочка...»

Брал гость чарку и каравай, ждал, пока молодые поклонятся. Бросал на блюдо деньги, иной ли какой подарок. Или перечислял то, что намерен преподнести в дар молодым. После этого выпивал водку.

А дружки уже вызывали «на беседу» следующего гостя. -И каждый куражился, выхвалялся своей щедростью, всех перещеголять норовил. И каждому надо кланяться, от каждого ждать милости.

Потом еще более стыдное началось, унизительное. Подвыпив, «горько!» кричали, обсматривая ее масляными, похотливыми глазами. Какие-то старухи к брачному ложу повели, обсыпая хмелем. И ждали за дверью, чтоб выдернуть из-под нее простынь, показать пирующим. Вот, мол, глядите, девственницу взял своему сыну Авдей Авдеевич. И уже воздают хвалу невесте:

Да скакал воробей по точку́.

Да спасибо батюшке за дочку́.

Да за честь ее, за хвалу.

За красную калину...

В противном случае поднесли бы ее родителям ложки с дырками. Что ни зачерпнешь — проливается.

На следующий день снова пили, ели, горланили:

Да связали дружка, связали.

Да за что ж его связали?

Украл коробочку с дарами...

Всю неделю куралесили. Перепились. Передрались. Приданое Авдею показалось малым. С того дня и до самой смерти враждовали.

«Може, и права дочка», — подумала Антонида. Что с того, что вот сама она обвенчана по божеским законам, по обычаям в дом свекра вступила? Где оно, ее счастье?

Не стала перечить дочери. Пусть уж молодые как хотят. Жить-то ведь им. Каждый кузнец своего счастья. А люди... Что ж люди? Перепьются да в стороне окажутся. Людям не угодишь. Так или иначе, от пересудов не уйти. Почему бы не позлословить? Ведь Фросе и собрать-то гостей негде, нет своего угла. Затеяла было Антонида разговор с бабкой Пастерначкой: так, мол, и так, Лидоровна, дочка замуж вышла. Не будешь перечить, если людей созову? И слушать не захотела. «Кому другому ще б подумала, а Фроське не дозволю, — сердито ответила. — У меня хата свяченая».

Что верно, то верно: на притолоках в ее доме еще с чистого четверга свечной копотью кресты выписаны.

Зашлось у Антониды сердце. Да что ж ее дитя — антихрист какой?

Не по-божески, Лидоровна, делаешь, — сказала. — Не по-христиански.

Всплакнула украдкой. Вот она, жизнь по чужим углам. И деньги за постой платишь, и дом поддерживаешь, чтоб не развалился. И белят они с Фросей, и полы подмазывают. У старухи какие силы? Немощная. А поди поговори с ней. Хозяйка!

Однако напрасны были ее страхи и переживания. Все устроилось как нельзя лучше. О беде молодоженов узнала Елена и решила собрать гостей к себе.

Так и сделали. Подгадали к воскресенью. Стол приготовили богатый, со вкусом. Тут уже Елена показала свое умение. Помогали ей Антонида и Киреевна. Управились ко времени. Гости на порог — и у хозяев все готово.

Компания собралась небольшая. Степанида пришла с Петром, дядька Иван и Мокеевна. Андрей приехал с отцом — таким же, как и сам, балагуром, и Ивана Глазунова прихватили. Елена с удивлением и удовольствием отметила про себя изменения, происшедшие в Иване. Он будто повзрослел, стал серьезнее, сдержанней. А одет так, что и родной отец не узнает. Все на нем с иголочки: костюм, белоснежная рубашка, галстук, модные туфли. Жених, да и только. Борт пиджака орден украшает.

— Рада тебя видеть, — сказала она ему.

А Степанида в это время говорила Петру в расчете на то, чтобы и другие слышали:

— Растишь, растишь дитя. Поднимется, станет на ноги, и уже отец с матерью не нужны. Ни ласки, ни помощи.

Отец Андрея понял ее по-своему, совершенно не подозревая, что она осуждает Ивана, покинувшего родной дом.

— И не говори, сваха. Явится вот такая, — указал на Фросю, — и пиши пропало.

— Сыны повторяют отцов, — вставил Иван Авдеевич. — Если отец проявил черствость к родителям, будьте уверены, от своего сына получит той же монетой.

— То ж новое воспитание такое, — съязвила Степанида. — Много воли дали.

Фрося стояла в сторонке с парнями и девушками, товарищами Андрея и своими подругами, образовавшими обособленный кружок.

— Слышите? — шепнула им. — Это про нас. — И громко добавила: — Тетя Степа, хватит нравоучений! Честное слово, не такие уж мы плохие, как вы думаете.

— Верно, Фрося, — поддержал ее Савелий Тихонович. Разлил водку, поднял рюмку. — Ну, что ж, — заговорил торжественно, не спеша. — Как посаженый отец желаю нашим молодым счастья. — Озорно подмигнул Андрею, пригубил рюмку, скривился и удивленно сказал, словно совершил величайшее открытие: — Горькая!

— Дядя Савелий, — взмолилась Фрося. — Я же просила...

— Так ведь впрямь горькая, — отозвался Савелий. — Верно, друзья?

— Горькая, — улыбаясь подтвердила Елена.

И все закричали:

— Горькая! Ой, как горькая!

Антонида смахнула слезу, умиленно глядя на дочь. Вот она целуется — смущенная, раскрасневшаяся. Стыдливо прильнула к нему — своему суженому. А в материнском сердце не затихает тревога: настал и ее дочери черед испытать женскую долю, уготованные радости и муки.

Беспокоит Антониду и то, что от Егорки нет весточки. Тимофей откликнулся, подарками наделил. Егорка же и поздравления сестре не прислал, доброго слова. Всегда исправно писал, а тут... Или не одобряет?

За столом оживленно, шумно.

— Вот и породнились, свашенька, — говорил старый Раздольнов, игриво поглядывая на Антониду. — Хлопец у меня бедовый. Весь в родителя: нрава веселого, работящий, орденом пожалованный. И девка, прямо скажу, загляденье, под стать матке своей.

— Куда мне, — невольно зарделась Антонида, польщенная наивным комплиментом. Махнула рукой: — Бабий век — сорок