Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Мастерская Олега, заваленная и заставленная картинами, произвела на меня впечатление. Целков работал над своими вещами не спеша, часто перекрывая их слоями краски и добиваясь нужного звучания цвета.

На глянцевой отлакированной поверхности громоздились лица с ярко выраженными чертами дегенеративного свойства. Овальные, розовые, они имели глаза-прорези голубого или красного цвета с яркими зрачками. Глаза свободно располагались на лице, как правило, так, что не оставалось места для лба, – он превращался в узкую полоску над ними. Лица-маски устрашали зрителя чертами вырождения.

Когда наш разговор коснулся этой темы, Олег Целков воскликнул: – Да вы посмотрите на людей на улице – и увидите такие же лица!

Мне пришлась по душе позиция Олега. Авангард я воспринял как вызов обывательщине.

В дальнейшем мы с Левой Збарским ездили к Целкову из Москвы в Тушино. (Это было неподалеку от водохранилища, где стоял корабль Красного.) Возникла дружба. В те годы Целков тоже занимался театром. Его пригласил Валентин Плучек для работы над спектаклем “Дамоклов меч” по пьесе Н. Хикмета. Постановку осуществлял Театр Сатиры, но премьеру играли на сцене Театра на Малой Бронной. Мне запомнилось яркое, лаконичное оформление, сделанное Олегом. На фоне белых объемов декораций и ярко-синего горизонта по сцене дефилировали огромные цветные маски, за которыми скрывались актеры.

Значительно позже, во время нашей с Беллой поездки в Париж, Олег и его жена Тоня приглашали нас в гости, мы бывали у них или посиживали в китайских ресторанах. Дружеская связь продолжилась в Москве, куда Олег прибыл на вручение ему премии “Триумф”. Он приехал с Тоней на три дня, и после торжественных событий мы пошли в ресторан Дома кино. Это был удивительный вечер, потому что мы сидели почти одни во всем зале. Олег и Тоня все время восхищались Беллой, которая в тот вечер особенно сияла своей изумительной красотой. Олег повторял:

– В Париже таких женщин не бывает!

Через какое-то время я снова оказался в Париже, на этот раз с Большим театром – я оформлял балет “Светлый ручей” Шостаковича. Конечно, я позвонил Тоне и Олегу и пригласил их на представление. Олег долго сомневался, поскольку очень редко бывал в театре, но потом все-таки решил пойти. При встрече в фойе он поразил меня своим ярко-красным свитером, особенно контрастировавшим с видом Тони, элегантной светской дамы в строгом черном платье с украшениями. После спектакля мы дружно отметили премьеру.

Мои первые встречи с театральными художниками начались в период работы в “Современнике”. В одну из поездок с театром в Ленинград, когда я оформлял спектакль “Третье желание” В. Блажека, мы остановились в гостинице “Октябрьская” напротив Московского вокзала. Буквально через час там появился ВАЛЯ ДОРРЕР, о котором я уже рассказывал в главе “Шестидесятые”.

Наше знакомство состоялось на фоне актерской “вольницы” театра “Современник”. На дату нашей первой встречи репетиции не были назначены, и, естественно, вечер прошел в застолье. Доррер остался ночевать в гостинице у кого-то из друзей-актеров. Утром после завтрака Валя ушел домой, но, к моему изумлению, довольно скоро вернулся, уже не такой прекрасный, как накануне: под глазом красовался синяк. Все бросились к нему, пытаясь выяснить, что произошло за столь короткое отсутствие. Валя отвечал невнятно, рассказ его сводился к тому, что на него напали какие-то хулиганы, стараясь отнять деньги. Он защищался, и синяк возник в результате потасовки. Я помню собственное возмущение и общее желание найти обидчиков и отомстить, но Валя как-то не участвовал в общей волне негодования и спокойно принимал наше сочувствие. В итоге наше свободное времяпрепровождение продолжалось, пока он не ушел домой.

Развязка наступила через короткое время, когда выяснилось, что синяк Вали был делом рук его жены Вики, которая не поверила в безобидное богемное пьянство мужа и, как могла, защищала свою честь.

Буквально через пару дней после нашего знакомства я впервые оказался в Валиной мастерской. Мы стремительно подружились, выпивая и философствуя, и Валя показал мне свои замечательные маленькие работы маслом. Как жаль, что из-за безумной нехватки времени он не мог писать больше, ведь в них он был бы свободен.

В раннем “Современнике” Валя оформил несколько спектаклей, из которых особенно удачным было художественное решение “Голого короля” Исаака Шварца. Спектакль ставила Мара Микаэлян, а выпускал Олег Ефремов. “Голый король” стал символом “Современника”. Публика, с презрением относившаяся к режиму, упивалась каждым словом, летящим со сцены, и угадывала двойной смысл в каждой реплике.

Подлинным шедевром Доррера на сцене оперного театра я считаю оформление “Богемы” Пуччини в Большом театре. Особенно запомнился один эскиз к этому спектаклю, висевший в стенах Театральной библиотеки в Москве. Передача атмосферы парижской жизни была непревзойденной.

Когда мне довелось оформлять выставку “Художники Большого театра за 225 лет” в Манеже, я повесил дорреровский задник, изображающий Париж, на одно из самых центральных мест в зале. Белые и чуть серые дома Парижа на фоне такого же неба и чуть более теплой по тону Сены.

Приезжая в Москву, Валерий просил, чтобы Большой театр заказывал ему номер в гостинице “Националь”, и поскольку он был очень “ранний” человек, то уже в девять часов утра у меня в квартире раздавался звонок с требованием, чтобы я шел в кафе “Националь”. Я жил тогда близко от гостиницы на улице Немировича-Данченко. Помню свое “веселое” ответное чувство, и я действительно шел на встречу с ним, и за завтраком мы позволяли себе пару рюмок коньяка.

Дружба с Валерием превращалась иногда в тройственный союз с ЭНАРОМ СТЕНБЕРГОМ, хотя эти встречи в большой мере происходили в Ленинграде, когда уже мы с Энаром высвистывали Доррера к нам в ресторан гостиницы “Астория”.

Я помню, что в гостинице шел ремонт, и вся она была опутана строительными лесами. Позавтракав в кафе или в ресторане, мы приходили в мой номер и через окно вылезали на леса, сидели на них, болтая ногами и продолжая беседовать уже на воздухе, по-прежнему любуясь городом. Вместе с Энаром и Валей мы заходили к Софье Марковне Юнович. Ее квартира-ателье с огромным витринным окном располагалась рядом с гостиницей “Астория” на Морской улице (тогда улица Герцена). Софья Марковна была прелестная женщина, уже немолодая, но полная сил и энергии. Ей нравилось, что мы, молодые художники, тянемся к ней, как к мэтру, и с удовольствием нас принимала и угощала. Мы неизменно восхищались ее работами, но, должен сказать, нам немного мешало ее слишком серьезное отношение к собственному творчеству. Софья Марковна в дальнейшем бывала на моих выставках в Санкт-Петербурге, и я помню, как отвозил ее после такого вернисажа во Дворце искусств на Невском домой, она жила около Казанского собора.

Энар Стенберг был в театральном деле “первой ласточкой” – знаком революции на театре, которая произошла после ухода из жизни вождя народов. Я видел его работы в Малом театре, и в этих спектаклях, хотя и оформленных достаточно традиционно, всегда сквозило новое. Энар был очень хороший парень, родственник великих братьев Стенбергов, преданных бунтарской традиции. Он гордился, что сделал два или три спектакля с Любимовым на Таганке.