Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд

сделал. И я беспокоился о том, что мой отец вернется домой и что произойдет».

ФБР прибыло первым. Сестра Робина Виктория открыла дверь: «Они спросили, был ли там Роберт Харрисон, и я просто знала, что это нехорошо, сказала «нет» и захлопнула дверь. А Боб вышел через черный ход и выбежал на главную улицу, насколько я понимаю, сел в машину и уехал, и это был последний раз, когда я его видел».

Его родители горевали, Энн вспоминала: «Мой папа был тихим. Я уверен, что он чувствовал себя опозоренным. Я уверен, что он был потрясен и не знал, как передать эту информацию кому-либо в своей семье или кому-либо из своих одноклассников в Вест-Пойнте. Я не думаю, что мама-военный в то время захотела бы объявить: «Мой сын ушел в самоволку». Мой сын сбежал в Канаду». Мой сын… все слова, которые с ним ассоциировались, «дезертир», «трус» — все, как называли этих парней. Я не думаю, что те парни думали, что делают это. Не думаю, что они думали, что дезертируют. Я не думаю, что они считали себя трусами. На самом деле, я думаю, они считали себя очень храбрыми».

Много лет спустя Робин Харрисон, все еще плывущий по течению, попал в мир наркотиков и умер в десяти тысячах миль от дома в номере отеля в Гонконге, став еще одной жертвой войны во Вьетнаме, как пришел к выводу его брат Мэтт.

ТРАГЕДИЯ ЭТОГО

 За время пребывания Хэла Кушнера в тюремных лагерях в джунглях тринадцать его товарищей умерли. Его постоянно мучило то, что он был врачом, но у него не было ни лекарств, ни антибиотиков, ни солевого раствора, которым он мог бы лечить своих товарищей по заключению. «Осень 1968 года была, пожалуй, самым тяжелым временем для нас, — вспоминает он. — Четыре человека умерли в течение месяца. И еще двое умерли вскоре после этого». Все, что мог сделать Кушнер, - это похоронить каждого в бамбуковом гробу и позаботиться о том, чтобы место было отмечено кучей камней, вымазанных меркурохромом.

И без того скудный продовольственный паек еще более сократился. Больных, ослабленных мужчин отправляли в окрестные леса на поиски корней маниоки, чтобы пополнить свой рацион. «Я думал, что просто схожу с ума, — вспоминал Кушнер. — Это был сезон дождей, и мы голодали. Нечего есть. Однажды ночью мы просидели и увидели кота начальника лагеря, который имел полную свободу действий в лагере. И он спустился в наш район. И мы умирали от голода. Итак, кто-то предложил: «Давайте съедим кошку». Итак, мы убили кошку, отрезали голову, отрезали лапы, сняли шкуру и одели кошку. И у нас была эта маленькая туша весом около двух фунтов».

Прежде чем они успели приготовить кошку, подошел охранник. Они сказали ему, что убили одну из ласк, которые часто нападали на стаю тощих цыплят в лагере. Он сделал им комплимент, вспоминает Кушнер, «а затем огляделся и увидел, что кто-то забыл закопать одну из лап. И увидел лапу. И он сразу понял, что это кот начальника лагеря. И все стало очень серьезно. Он подошел и сказал охранникам. Офицеры, кадры пришли с оружием. У охранников были винтовки. Нас построили и сказали: «Кто это сделал? Кто убил кошку? Никто ничего не сказал. А я думал, что нас всех убьют. Просто стреляйте в нас. Казнить нас. И один из людей, который был зачинщиком в этом, сказал, что он это сделал. И я сказал, что я сделал это также. И мы все сказали, что сделали это. «Я Спартак», понимаете? Это было так. Поэтому они вызвали этого человека и меня. Охранник пинал его и бил по земле, просто бил безжалостно. Они били меня кулаками по лицу и били не так сильно, как его. Потом они очень туго привязали меня проводом связи к хижине и оставили на сутки с тушей кота на шее. Я так сошел с ума, что подумал: «Может быть, они позволят мне съесть этого кота». Но пришлось похоронить. И они продолжали говорить нам, знаете ли: «Вы, американцы, думаете, что настолько превосходите нас в культуре и так далее. И вот ты убиваешь домашнего любимца начальника лагеря. Это была не та ситуация, когда я напоминал бы им: «Ну, мы сделали это только потому, что вы превратили нас в эту голодающую, умирающую массу человечества, где мы должны были сделать все, чтобы выжить». Это было неподходящее место, чтобы напоминать им об этом. Парень, которого они сильно избили, через две недели умер. И это была просто ужасная ситуация. Но я бы съел кота. Для меня трагедия заключалась в том, что мы не получили кота».

В канун Рождества начальник лагеря разрешил заключенным устроить небольшой праздник. Им вручили знамя с единственной рождественской звездой, разрешили украсить маленькое деревце кусочками бумаги, петь колядки и повторять молитву «Отче наш». Днем, как вспоминал один из сокамерников Кушнера, они слушали Ханойское радио, «пока несколько пленных пилотов читали теплые сообщения о том, как они скучали по дому и детям, которые росли без них. Мы позволили себе задержаться на мыслях о наших семьях».

В тот же вечер начальник лагеря сказал им: «Вам разрешено наслаждаться Рождеством из-за снисходительной и гуманной политики фронта», — сказал он. «Мы сожалеем, что вы не со своей семьей. Но Джонсон продлевает войну. Может быть, в следующем году ты вернешься домой».

«Он не обещал, — вспоминал заключенный, — но его голос был почти уверен, что Никсон, избранный месяц назад, положит конец войне. Мы ухватились за его оптимизм, и наше настроение поднялось».

ГРУБАЯ СИЛА

Энтузиазм в отношении умиротворения, который начал проявлять генерал Абрамс, не сразу изменил поведение некоторых его командиров. В первые месяцы 1969 года было проведено несколько крупных операций, которые были неотличимы от тех, что проводились при его предшественнике в MACV.

В северной части провинции Куангнгай Американская дивизия атаковала силы НФО, засевшие среди мирных жителей, с устрашающей огневой мощью; одна деревня получила 648 000 фунтов бомб и 2 000 артиллерийских снарядов за два дня. После этого бульдозеры сровняли с землей то немногое, что осталось — вьетнамцы стали называть это «гладить» деревню. За два месяца больница Куангнгай с трудом могла оказать помощь 2452 раненым мирным жителям, и даже назначенный Сайгоном глава провинции предположил, что почти половина из них пострадала от дружественного огня. Пятнадцать тысяч человек потеряли свои дома,