История евреев в Европе от начала их поселения до конца XVIII века. Том 4. Новое время (XVII-XVIII век): переходная эпоха до французской революции 1789 г. - Семен Маркович Дубнов

Германию на родину. Рассказы их обо всем виденном, как и собственноручное письмо Саббатая, производили всюду огромное впечатление. «Эти двое ученых, — говорит Яков Саспортас, — своими рассказами и писаниями затуманили всем головы в Германии и Польше». Тотчас после их возвращения выехал в Константинополь каббалист Нехемия Коген с поручением от общин побеседовать с Саббатаем и узнать в точности о предстоящих чудесах. К концу лета Нехемия прибыл в Галлиполи и был принят Саббатаем в замке с большим почетом. Три дня подряд длилась беседа между ними, имевшая скорее характер диспута по вопросам мессианской догматики и каббалы. Нехемия спрашивал Саббатая, почему он себя называет «мессией из рода Давида», когда еще не явился предтеча его, «мессия из рода Иосифа», который, по преданию, должен погибнуть в войне со скопищами Гога и Магога. Саббатай ответил, что война Гога и Магога уже произошла в Польше, когда во время казацкого восстания и нашествия иноземцев погиб упомянутый выше (§ 6) безвестный праведник. Доводы Саббатая, однако, не убедили Нехемию. Суровый каббалист продолжал доказывать цитатами из Агады, Мидраша и «Зогара», что в личности и обстановке Саббатая нет признаков его мессианского призвания. Страстный спор закончился скандалом. Нехемия обозвал Саббатая лжемессией, совратителем народа, достойным смерти по библейскому закону о лжепророке. Это вызвало сильнейшее раздражение среди приближенных Саббатая и его фанатических приверженцев. К раздражению присоединилась тревога: упрямый польский каббалист мог выступить с опасными разоблачениями не только перед народом, но и перед турецкими властями. Возникла мысль насильственно устранить его с пути, и Нехемия догадывался об этом по таинственному шепоту в свите Саббатая. Почуяв опасность, он выбежал из замка на площадь, где собралась толпа мусульман, бросил наземь свою шляпу, надел на голову турецкий тюрбан и потребовал, чтобы его отправили в Адрианополь, где он все расскажет властям. В Адрианополе Нехемия заявил местному начальнику, что Саббатай Цеви есть самозваный мессия, который вводит в заблуждение еврейский народ и впутывает его в опасное мятежное движение. Совершил ли Нехемия это предательство с обдуманным намерением, чтобы открыть народу глаза, или сделал это в припадке отчаяния, ужаснувшись перед разрушением собственной веры в пришествие мессии, — неизвестно. Сделав свое дело, он исчез. Говорили, что он вернулся в Польшу, где вел жизнь бедного странника, и умер в 1690 г. в Амстердаме.

Дело было доложено султану Мехмету IV, находившемуся тогда в Адрианополе. Туда велено было доставить из Галлиполи Саббатая Цеви. В Константинополе это вызвало и тревогу и надежды: многие понимали грозящую опасность, но легковерные надеялись, что тут именно мессия и покажет свои чудеса, и горячо молились в синагогах об успехе. В совещании султана с высшими духовными сановниками, муфтиями, было решено, что казнить Саббатая было бы опасно, так как это может вызвать среди евреев возмущение или создание новой секты, которая будет поклоняться мученику как новому Христу. Муфтий Ванни дал коварный совет: стараться обратить Саббатая в ислам, так как это доставило бы торжество правой вере и оттолкнуло бы от мессии-отступника всех его приверженцев. 14 сентября (13 Элула) 1666 года к доставленному в Адрианополь Саббатаю явился для переговоров султанский врач Гвидон, бывший еврей, обратившийся в ислам. Ловкий ренегат объяснил Саббатаю, что его, как подстрекателя к мятежу, ожидает лютая казнь и что только принятием ислама, хотя бы и притворным, он может спасти свою жизнь. В этот роковой момент какое-то сложное чувство, в котором инстинкт самосохранения сочетался с верой в предопределение Божие, подсказало Саббатаю, что нужно принять это тяжкое испытание, наружным принятием ислама отвратить гнев султана от всех евреев и спасти свою собственную жизнь для других подвигов, сужденных ему свыше. Приведенный на другой день в палату султана, Саббатай Цеви уже на пороге сбросил на пол свою «еврейскую шляпу» («bonnet juif», по выражению современного дипломата) и надел на голову поданный ему служителем турецкий тюрбан, что означало готовность перейти в мусульманскую веру. Покорность Саббатая понравилась султану: ему, конечно, приятно было видеть мусульманский убор на голове еврея, претендовавшего на султанскую корону. Новообращенный получил имя и титул Мехмет Эфенди, со званием привратника султанского двора. Через несколько дней Саббатай известил об этом событии своего брата в Смирне следующей короткой запиской: «Теперь оставьте меня, ибо Всевышний сделал меня исмаилитом... Бог сказал и сталось, повелел и свершилось. 24 Элула, в 9-й день моего обновления по воле Его». Слова эти дышат полным фатализмом: Бог, властный над жизнью человека, властен и над формой его религии. Этот фатализм был единственным элементом ислама, воспринятым притворным мусульманином. Боготворимый большей частью нации, Саббатай не мог мыслить себя вне связи с предназначенным ему мессианским подвигом и поэтому считал предопределенным и то, что на пути к великой цели ему понадобилось надеть маску ислама. Все теперь зависело от того, как отнесется к этому неожиданному превращению народ, ждавший от своего мессии чудес, а не слепой покорности фатуму.

§ 8. Превращение политического мессианства в мистическое

Вопреки ожиданиям, весть об отречении Саббатая не сразу отрезвила верившие в него народные массы. Слишком много надежд связал с личностью мессии исстрадавшийся народ, слишком сильно хотел он верить, чтобы одно случайное событие могло разрушить все, с чем душа его сжилась в течение целого года. К тому же событие в Адрианополе было само по себе так невероятно, что многие просто не поверили известию о нем. Еврейский мессия, изменивший еврейскому Богу, — это казалось невозможным. Люди, хотевшие верить во что бы то ни стало, сочиняли другие версии о случившемся в Адрианополе, строили по-своему ход событий путем рассуждений и толкований. Ведь Саббатай после объяснений с султаном остался жив и даже получил какой-то придворный чин — не это ли путь к власти? Не чудо ли то, что он уцелел и, как Моисей, вскормленный во дворце фараона, имеет возможность готовиться к великому акту освобождения? Так рассуждали в Амстердаме, Гамбурге и других центрах: если Саббатай Цеви надел тюрбан, то не как мусульманин, а как турецкий сановник. Иные склонны были верить самым нелепым слухам о происшествии в Адрианополе. В Ливорно раньше говорили, что султан надел на голову мессии тюрбан с царской короной и назначил его командующим большой турецкой армией, которая пойдет в Польшу, чтобы отомстить за кровь еврейских мучеников, как обещал Саббатай в беседе с польскими послами. Когда же из Смирны прибыли пароходы с корреспонденцией, подтвердившей факт отречения мессии, ливорнцы стали подыскивать ему разные объяснения. Говорили, что не сам мессия, а его призрак принял ислам и