Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

работают все виды артиллерии. Весь город объят пламенем и окутан дымом, который огромным облаком поднимается вверх и окутывает небо по всему горизонту.

Как в лихорадке, дрожит земля, стекла в рамах беспрерывно звякают и готовы каждую минуту вылететь. Ночью над городом висят сотни ракет-люстр, и штурм продолжается. Мы от города настолько близко, что отчетливо слышим пулеметную стрельбу.

Вчера я видел пленных. Их гнали мимо нас.

Получил письмо от Зины Рассохи. Она, как и Юра, пишет, что получила мое письмо ровно через месяц. От Юры и от нее ко мне письма идут 3 недели.

Между прочим, Зина пишет:

Конечно, учиться нам в педучилище не придется, но то, что осталось у нас из педучилища, мы никогда не забудем. Мы очень хорошо помним своих учителей, их привычки, все до капельки из их обращения с нами. Я не могу спокойно читать газеты, в которых пишется о школе, об учителях.

Я предложила подругам, бывшим учащимся Ейского педучилища, в обязательном порядке после войны посетить наших преподавателей, а в первую очередь вас.

10 апреля 1945 г.

Два часа ночи361. Я дежурю у телефонного аппарата на одном из хуторов под Кенигсбергом, где расположена наша точка.

Три дня подряд не смолкал грохот боя. Гудел воздух, и было отчетливо видно, как он идет от Кенигсберга волнами, будто морская зыбь. Двери в домах, даже в 6–10 км от пылающего города, дергались на петлях, беспорядочно открывались и закрывались, порываясь оторваться и кувырком запрыгать куда попало.

Кенигсберг горел. Три дня поднимались из него, как из вулкана, огромные облака темно-серого дыма. Ночь была окрашена заревом пожаров, и во время взрывов вместе с железом и камнями летели высоко вверх кровавые ошметки пламени.

Теперь все стихло. Ни единого взрыва, ни единого звука. Кругом мертвая тишина, как будто войны и вовсе не было. Кенигсберг пал, хотя Гитлер призывал свои дивизии держать Кенигсберг, как держали русские Севастополь и Сталинград.

Тишина действительно мертвая, потому что Кенигсберг стал кладбищем для 42 тысяч немецких солдат и офицеров.

90 тысяч с лишним взято в плен. Пленные, как стада баранов, поднимая пыль, бредут по большаку. Их ведут сразу по 2–3 тысячи. Вчера они были неистовыми защитниками прусской твердыни. Сегодня они покорно бредут за конвоирами, которых немного. Два-три человека в голове колонны, два-три человека сзади.

Фрицы рады, что вырвались живыми из Кенигсбергского ада. Они предпочли работать где-нибудь в Сибири, чем гнить в земле за Гитлера.

Кенигсберг наш, и русский Иван может перевести дыхание. Он сражался, как богатырь, этот простой человек, которому давно надоела война. Теперь он перекурит, переобуется, перезарядит автомат и пойдет на Берлин, чтобы скорее покончить с войной и вернуться домой. Сейчас некогда обо всем подумать, надо добивать немца и кончать войну. Так рассуждает русский солдат в минуту перекура на коротком привале по дороге в Берлин. На днях и меня война перебросит от Кенигсберга на одну из магистралей, ведущих в Берлин.

Я прохаживаюсь по комнате и даже умылся холодной водой, чтобы прогнать назойливую дремоту.

Пользуясь короткой передышкой, наспех, по-солдатски, думаю о тебе.

Мне очень обидно. Я давно, очень давно, что-то около года, не получаю твоих писем, Тамара. Да, да! Около года! Подумать только!..

Между тем даже в самые тяжелые моменты я писал тебе не реже 2 раз в месяц.

Я затрудняюсь объяснить твое молчание, но все чаще думаю о факторе времени.

Моему молодому товарищу перестала писать любимая девушка.

Они любили друг друга со школьной скамьи, лет 7–8.

Герман посвящал меня в сердечные тайны, и я знал все письма Нины, нежные и ласковые. Потом Нина вдруг замолчала, и Герман месяцев 5 томился, не получая ответа. Наконец, Нина написала, что ошиблась в своих чувствах. Это было похоже на низкое предательство. Она, курва, вышла замуж и забыла все свои клятвы, которыми были наполнены ее письма к Герману.

Жена Сперова, другого моего товарища, пишет:

«Живем весело, не скучаем,

Как время летит, не замечаем».

Сперов совершенно правильно ответил ей:

«А если война еще месяцев семь,

То вы нас забудете, верно, совсем».

Я припоминаю, что и ты в одном из писем сказала, что отвыкла от меня. Из головы не выходят стихи Лермонтова: «И друга лучший друг забудет».

Нужны исключительные чувства, чтобы побороть разрушительные действия времени. Я все чаще думаю, что, вернувшись, встречу тебя холодной и равнодушной, и на мои сердечные порывы ты так же ответишь, что ошиблась в своих чувствах.

Как я могу думать иначе, если ты продолжаешь упорно молчать?

Я уже говорил тебе, что не буду писать, пока не получу твоего письма.

Но разве я могу это сделать, если в сердце только ты, жестокий мой и непокорный друг.

13 апреля 1945 г.

Старший лейтенант Попов с группой бойцов ездили в Кенигсберг и привезли оттуда две трофейных машины на буксире. Все три машины были загружены всяким добром: одежда, обувь, продукты, велосипеды, патефоны и т. д.

Кое-что дали мне. Я сделал из этого две посылки, которые не знаю, как отослать, т. к. разрешается посылать только одну в месяц. Я отослал уже две. В новых посылках есть хорошие вещи. Пальто мне, туфли, верхние рубашки, белье, 2 дамские блузки, мануфактура.

13 апреля 1945 г.

За долгие месяцы получил сегодня сразу два письма Лиды. Одно от 16 февраля, другое от 25 марта 1945 г. В письме от 16 февраля она пишет:

Чужой народ окружает тебя, чужое солнце греет и чужая луна светит тебе ночью. … Мне снилось, что я встретила тебя печального, грустного в своем синем костюме. Ты печально, не улыбаясь, взял мои руки, и я плакала обильно и долго, и слезы капали на твои руки. Утром ждала, что вот-вот откроется дверь кабинета, и ты войдешь, как прежде, с черными ласковыми глазами и с улыбающимся полнозубым ртом.

Тамара живет как и прежде. Мы редко с ней ходим в кино и из‑за работы не часто видимся. На днях были в театре. Такое ощущение, как будто мы из пещеры вылезли, одичавшие и темные.

Почему ты в Ейск не пришлешь свои дневники, мне или Тамаре?

Как ты встречал новый год? Мы выпили за тебя, за твое здоровье, за то, чтобы твои желания сбылись.

Цитирую второе письмо:

Да, письма наши теперь так редко приходят друг к другу. Ты так далеко от нас,