Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

– Борис, давай сегодня посидим у меня дома и отметим премьеру. Бери Белку, уговори Булата, чтобы он что-нибудь попел, – будет хороший вечер! Давай, приходите часам к семи.

Жил Олег в доме номер 11 по Суворовскому бульвару (там были квартиры и других артистов МХАТа), буквально в пятистах метрах от Поварской улицы, то есть моей мастерской. Придя домой где-то около четырех часов дня, я рассказал Белле о приглашении Олега, и мы стали звонить Булату, чтобы уговорить его присоединиться к нам. Дело это было непростое, поскольку Булат, во-первых, всегда наотрез отказывался идти куда-либо вечером, а во-вторых, терпеть не мог ходить куда-то с гитарой, чтобы не выглядело так, что он сам напрашивается что-то спеть. Только Белле порой удавалась миссия “Окуджава с гитарой”. Где-то в начале седьмого Булат подъехал к мастерской, поднялся к нам, и мы устроили небольшое чаепитие перед визитом к Ефремову.

За несколько минут до семи мы довольно торжественно вышли из мастерской, прошествовали в направлении дома, где жил Ефремов. Поднявшись на четвертый этаж, позвонили, но нам никто не открыл. Переждав какое-то время, продолжили звонить в дверь – никакой реакции. Мы позвонили в соседнюю дверь к Жене Евстигнееву в надежде выяснить хоть какие-то причины отсутствия Ефремова. Евстигнеев, приветливо улыбаясь, пообещал нам помочь, начал вертеть разными ключами в двери квартиры Олега, и сезам вскоре открылся. Через пару минут перед нашими изумленными взорами возник Олег, заспанный, в майке и длинных черных трусах. С недоумением оглядев нас, он недовольно осведомился:

– Вы зачем пришли?

Я напомнил Олегу о его дневном приглашении, но он ничего не помнил после роковых рюмок, последовавших после первой, и глубокого дневного сна. Однако присутствие Беллы и Булата повлияло на хозяина квартиры ободряюще, и он пригласил нас войти.

После живительных новых рюмок целебного напитка настроение присутствующих улучшилось, и мы провели дивный вечер. Песни Булата, стихи Беллы и наше с Евстигнеевым острословие по поводу имевшей место заминки при входе – Белла назвала этот вечер эдемским.

Причудливый пунктир наших встреч с Олегом Ефремовым продолжился во время работы над спектаклем “Принц и нищий”, его ставил Лесь Танюк в филиале МХАТа. Спектакль создавался в трудный момент выпуска альманаха “Метрополь”. И, конечно, я всей душой был с друзьями. К тому же ко мне бесконечной чередой подходили знакомые, расспрашивая о заступничестве Беллы за академика Сахарова.

И вот во время репетиции в зале ко мне подошел один известный актер, занятый в спектакле, и сказал с таинственным видом:

– Борис, мне нужно серьезно с тобой поговорить на одну очень важную тему.

Я подумал, что это будет разговор о “Метрополе” и о Белле, и предложил сразу его выслушать.

– Борис, дело в том, что у меня очень красивые длинные ноги. Как сделать так, чтобы они были видны? Может быть, укоротить камзол?

Я был восхищен таким поворотом разговора и рассказал об этом случае Васе и Майе Аксеновым, пришедшим вместе с Беллой на премьеру.

В начале 1990 года у меня в мастерской раздался телефонный звонок, Олег пригласил меня поговорить о жизни и о работе. Мы встретились в ресторане Дома литераторов, разговорились, увлеклись планами продолжения творческого сотрудничества. Олег торжественно пригласил меня работать во МХАТе главным художником, предлагал сделать мой кабинет рядом со своим и чтобы в кабинете стоял макет очередного спектакля, что так удобнее работать и мы поднимем престиж главного художника.

Я приступил к исполнению новых обязанностей. Мне довольно трудно было перестроиться и уйти от той вольной жизни, которую я вел. Постепенно я привык заезжать во МХАТ и заходить в цеха, изготавливающие декорации, регулярно.

Теперь мы проводили с Ефремовым много времени. Разговоры вообще перемежались размышлениями, как правильнее делать спектакль, процесс его создания превращался в игру. Это было особенно важно в тех случаях, когда работа шла трудно и нам не удавалось с налета найти решение.

Тем не менее, имея опыт общения с режиссерами и невольно сравнивая их стиль работы с ефремовским, я понимал, что в душе Олег остается актером. Хотя я помню, как он обижался, читая какого-нибудь театрального критика, который упоминал его в обойме известных режиссеров отнюдь не первым.

Ефремову, как любому главному режиссеру, неоднократно приходилось вершить судьбы людей – кого-то увольнять, кого-то принимать в труппу, кому-то повышать зарплату. Бывали совсем трудные периоды жизни, как, например, во время его ухода из “Современника”. Тогда Ефремова увлекла грандиозная идея обновления МХАТа, и он безжалостно увел из “Современника” группу ведущих актеров в собираемый им новый коллектив, таким образом подрывая им же созданный театр.

Так было, и когда Ефремов понял, что чрезмерно разросшаяся труппа МХАТа неуправляема и это вредит художественному уровню спектаклей. Разделить коллектив на две части и повести за собой одну группу актеров было немыслимо трудно. Конечно, возникало немало трагических пограничных ситуаций, но Ефремов ввязывался в эти сражения, всегда имея в виду конечную цель – служение идее обновления театра.

Мне приходилось видеть сцены, когда безумный характер Ефремова проявлялся в полной мере. Так было, например, в ресторане Центрального дома работников искусств на общем для всей труппы “Современника” банкете, посвященном выпуску спектакля “Назначение”, именно в тот момент, когда актеры и другие работники театра расслабились и пребывали в состоянии эйфории. Помню, что рядом с Ефремовым сидел Эрнст Неизвестный и они о чем-то страстно разговаривали. И вдруг Олег, выпив несколько рюмок водки, агрессивно прокричал в микрофон:

– Чего вы веселитесь, чему радуетесь? На следующий год половина вас здесь работать не будет!

Зачем надо было говорить это в момент праздника? Такому поступку трудно найти объяснение, но думаю, что мы стали свидетелями тяжелой внутренней борьбы, происходившей в душе Олега. Подобный вулканический выплеск давал понять окружающим меру напряжения, которое постоянно испытывал Ефремов. Мы с Игорем Квашей сходились в оценке этого события.

Я видел много работ Олега Ефремова в театре в самом начале нашего знакомства, когда он еще играл в спектакле “Вечно живые” по пьесе Виктора Розова. Это был один из лучших спектаклей раннего “Современника”. Помню лица актеров театра, которые тогда зачастую были моложе, чем их персонажи. Игра на сцене буквально завораживала своей искренностью и правдоподобием. Блестяще играли Галя Волчек, Лиля Толмачева, Михаил Зимин, Виктор Сергачев, Игорь Кваша и сам Олег Ефремов.

С Галей Волчек я сделал в то время детскую сказку “Принцесса и дровосек”, написанную Галей в содружестве с Марой Микаэлян. Режиссером спектакля вместе с Волчек был Олег Даль, делавший первые шаги на этом поприще. В Олеге жил подлинный актерский талант, и я помню, как однажды в ресторане Дома актера подвыпивший Олег Даль раскачал весь ресторан, заставив всех исполнять с ним вместе песню, которую он любил. Это было совершенно неправдоподобно, потому что за столиками сидели совсем различные люди, и вдруг все они поддались его воле, его обаянию.