Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

занавеской, и вот кто-то наклонился надо мной – тогда!

А теперь!

Моя щека горела огнем.

– Огнем! – громко выкрикнул я, будто еще надеялся себя выдать.

В передней – шаги и голоса.

Разговаривали двое. Один приказывал, другой повторял приказания.

Открылась дверь.

Вошел мой отец.

Юноша следовал за ним.

– Итак, он был здесь?

– Ваши распоряжения?

– Я спрашиваю: он здесь был?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Как он выглядел?

– Ну… так… Ваше превосходительство, покорнейше прошу меня простить, я не знаю.

– Впредь внимательнее смотрите на людей!

– Так точно, ваше превосходительство.

– Вы приготовили мне таблетки?

– Они на ночном столике, ваше превосходительство.

– И грелку?

– Я тотчас ее принесу, ваше превосходительство.

– Когда он здесь был?

– Ваши распоряжения?

– Когда Карл… когда мой сын был здесь, я спрашиваю.

– Так… в полшестого, а в четверть седьмого он ушел.

– Он что-нибудь сказал?

– Так точно, ваше превосходительство! Господин сказал, что придет завтра.

– Господин! Господин? Какой господин? Господин лейтенант!!

– Ваше превосходительство, осмелюсь доложить: господин лейтенант был в гражданском!

– Что, в гражданском? Во время следствия – в гражданском? Неслыханно!

Звеня шпорами, генерал расхаживал из угла в угол. Слова «таблетки» и «грелка» повергли меня в растерянность. Но это «неслыханно!», прозвучавшее под чванливый звон шпор, привело в бешенство.

Пришел ли офицер с грелкой?

Генерал кашлял.

– Господин лейтенант… ну… не выглядел больным?

– Так точно, ваше превосходительство! Легкое ранение.

– Где же господин лейтенант меня ждал?

– Здесь, в комнате.

– Ах так.

Генерал сделал паузу, сильно закашлялся, потом сказал, будто сделал вывод после долгого размышления:

– Скажите завтра господину лейтенанту, что по служебным делам я здесь не принимаю, что я вообще здесь не принимаю. Понятно?

– Как прикажете, ваше превосходительство!

От этой последней фразы я был вне себя. Он ударил меня, ударил хлыстом и продолжает играть комедию верховной власти.

Я крепче обхватил гантель. Теперь Слово было во мне: это скреплено печатью.

Кожа на моем лице напряглась от жжения и ажитации. Я чувствовал, что рана местами вскрылась и теплая кровь течет по щеке.

Это мне было все равно – пожалуй, даже приятно. Мой отец тем временем направился в спальню. Слуга помог ему раздеться. Я отвернулся. Стыд не давал мне смотреть.

Зато я отчетливо слышал охи, стоны и зевки больного старика.

Наконец юноша удалился.

Одним движением пальца (кнопка была около кровати) генерал выключил свет во всех комнатах.

Стало совсем темно.

Беспокойное тело металось в постели.

Мой лоб был влажен.

По щеке текла кровь.

От этого руки мои были совсем мокрыми.

Я ждал, когда пробьют часы.

Десять!

После финального удара я вылез из своего убежища.

Я не знал, что произойдет. Моим сознанием овладело бессмысленно повторяемое слово:

Договориться! Договориться!

Моя правая рука крепко сжимала гантель. Я сосчитал до трех, готовый на счет «три» дать знак к концу света.

Раз… два… три!

Я на цыпочках подошел к двери, к портьерам спальни, и встал так, чтобы меня не было видно.

Я долго простоял там. Потом поднял гантель и сильно ударил ею в косяк двери. Раздался глухой стук.

Кто-то вскочил с постели.

Хриплым полусонным голосом прокричали:

– Кто здесь?

Я не отвечал.

В комнате снова было все спокойно.

Но я чувствовал: он сидит на постели затаив дыхание и слушает.

Второй раз – три сильных удара по косяку.

Он вскочил с кровати. Частое прерывистое дыхание, стон. Рука нащупывает кнопку электрического света.

Размахнувшись, я стучу в третий раз и кричу:

– Отец!

Яркий свет вспыхнул во всех комнатах.

Что теперь?

Я высоко поднял гантель…

Но кто стоял напротив меня?

Ноги в шаркающих тапочках, длинный серый халат, пояс впереди не завязан, седые волосы растрепаны, усы не подрезаны и некрашены, серые, морщинистые, тяжелые мешки под маленькими, до смерти испуганными глазками, прозрачно-бледные скулы, синие искривленные губы, отвратительный оскал золотых зубов – этот шатающийся в дверях старик… был мой отец.

– Ты?! – спросил один хриплым голосом умирающего.

– Я! – ответил другой надтреснутым голосом, лязгая зубами.

Кровь медленно текла у меня по щеке, по воротнику, по костюму, крупными каплями падала на паркет.

Я с поднятой гантелью вернулся к бильярду и приказал отцу:

– Подойди!

Где генерал? Где гремящий шпорами полководец и властелин мира? Старик в халате, глядя подслеповатыми глазами на оружие в моей руке и на кровь на моем лице, молча повиновался и, дрожа, остановился поодаль.

Я топнул ногой:

– Ближе!

Видно было, что тело отца сотрясается от лихорадочного жара. Он будто боролся с кошмаром. Он согнулся, он пытался что-то сказать, но не мог выдавить из себя ни звука.

Всего меня охватило божественное опьянение. Ах, я ждал великой реплики, ключевого слова! Рука с гантелью поднималась все выше, выше!

Широко открытыми глазами отец молча смотрел на меня.

Как под сильным гипнозом, он не отрывал от меня взгляда и не бежал к двери, чему ничто не мешало. Замахиваясь, я отгибал руку назад. И тут произошло нечто невероятное.

В мои ноги вселился ритм, с которым я не мог совладать. Я властно простер руку с оружием. Отец сгибался еще ниже, обеими руками защищая затылок, а я – я, размеренно и размашисто шагая, преследовал его круг за кругом у бильярдного стола.

Он пыхтел передо мной, а я, выбрасывая вперед ноги в темпе этого зловещего триумфального марша, не сокращая и не удлиняя расстояние, шагал следом, подняв руку с гантелью и откидывая голову назад в безумном восторге.

Преследуемый все сильнее задыхался и хрипел. Его халат с широкими рукавами, развязавшись, сползал с плеч все больше и наконец упал совсем.

Это был уже не офицер!

Передо мной бежал, шатаясь из стороны в сторону, голый старик с худой, в глубоких складках, спиной.

«Вот она – правда», – думал я.

Наслаждаясь торжеством таинственного ритма, с высоко поднятой гантелью я, топая по полу, шел за ним.

Не знаю, как долго продолжался этот марш вокруг стола, эта мерная, как ход часов, охота.

Тот, один, потерял сначала одну тапку, потом другую и наконец бежал передо мной совершенно голый.

Я не останавливался. Я был словно под воздействием черной магии, я это понимал.

Внезапно нагой старик застыл, повернулся и, задыхаясь, упал передо мной на колени. Его умоляюще поднятые руки словно просили: сделай это быстро!

На коленях стоял не пятидесятивосьмилетний мужчина, а восьмидесятилетний старик.

Безумие, невыносимое торжество!

Вот теперь!

Я не хотел, чтобы отец стоял передо мной на коленях. Он не должен этого делать. Никто не должен! Это мой папа? Я не знаю. Раз я не уверен, я не убью больного старого