Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель

Боль, сострадание!

Все еще мой отец стоял передо мной на коленях. Но что это? Повсюду на полу жирными кляксами – кровь! Что я сделал? Это его кровь? Я пролил его кровь? Боже! Что это? Нет, нет! Благодарю Тебя! Я не убийца. Это он пролил мою кровь! Это моя кровь! И все же… Это тайна! Его кровь, наша кровь здесь, на полу!

В этот миг мне было видение, мысль, в которой я пока не могу признаться.

Я поднял генерала и набросил ему на плечи халат:

– Иди спать!

То была единственная фраза, прозвучавшая в эти ночные часы.

Позже, на улице, я выбросил гантель и вместе с ней – болезнь моего детства.

Часть третья

Но эти бездонные часы не канули в лету, что и докажет дальнейшее повествование.

Меня признали виновным по всем трем пунктам обвинения – главным образом за оскорбление действием старшего по званию – и приговорили, по воинскому уставу, к девяти месяцам ареста в гарнизоне.

Во время заключения и после я не видел своего отца.

Позже, в начале мировой войны, в Нью-Йорке, я часто встречал в газетах его имя. Постепенно оно исчезло из сообщений. Сразу получив звание генерала пехоты, он мог оказаться в числе первых высокопоставленных военных, заслуженно или незаслуженно – скорее всего, заслуженно – признанных виновными.

Жив ли он еще, где он живет, после того как общественный слой, к которому он принадлежал, потерял власть и влияние; какой «стариковский надел» он получил, – этого я не знаю. Я не хочу оглядываться назад. Я, родившийся в старой, так называемой «военной среде», покончил как с ней, так и со своей прежней родиной.

Ave atque vale[39] им обеим!

Во время заключения я заработал немного денег, переписывая, сверяя и правя ноты. Сбережения мои после увольнения были несколько больше стоимости билета третьего класса и составили предписанную законом сумму, которую нужно было предъявить, чтобы сойти на берег.

Ах, когда я вышел из канцелярии гарнизона и мои сбережения вместе с последней офицерской зарплатой лежали у меня в кармане, я впервые в жизни почувствовал себя свободным человеком.

Я сразу же продал свой офицерский гардероб и приобрел гражданскую одежду и другие необходимые вещи, взял действительный на три дня билет на скорый поезд до Гамбурга и прекрасным июльским утром покинул столицу, которая весело жмурилась в своем рассветном мишурном блеске, даже не догадываясь об ожидающей ее судьбе. После нескольких часов пути поезд подъехал к зданию вокзала в большом городе, где прошло мое детство.

Не знаю, черт меня дернул или то было желание проститься в этом древнем имперском городе со старым миром, – я схватил чемодан, вышел из вагона и решил продолжить путешествие завтра.

Был полдень. Солнце плавало на еще мокрых от дождя улицах. Все мне было чужим, будто вынуто из меня. Воздух осыпал пылью напряженные лица людей; на меня напала сначала скука, потом необъяснимое уныние; я пожалел, что прервал свою поездку.

Бесконечно длинный день стоял, стеная, передо мной.

Тут мне бросился в глаза плакат на афишной тумбе: «Хетцинзель – Парк развлечений – Кинематограф – Scenic Railway[40] – Американские горки – Военный оркестр – Ресторан, превосходная холодная закуска и горячие блюда!»

Хетцинзель! Я помню, я там уже бывал! Я нашел, чем заполнить этот длинный праздный день.

Я вошел в воздушный каркас ворот, с арки которых свисало множество знамен. Звуки электрических органов волнами накатывали друг на друга, захлестывали меня… и мгновенно ожил во мне тот тринадцатый день рождения.

Только за прошедшие годы все стерлось и обтрепалось. Карусели вертелись медленнее, их пестрота потускнела, потеряла аромат волшебства; все продырявилось; от ветра при вращении колыхались выцветшие софиты.

Перед дорогой в грот стояли теперь не писклявый карлик и играющая на барабане великанша, нет, – господин в сюртуке с длинной цепочкой для часов, который мог быть и надворным советником, и директором городского театра. Конечно, куклы-автоматы у наружной стены здания все еще дергались и дрожали, все так же механический Моцарт задавал призрачно-неуловимый ритм своему невидимому оркестру, – однако кто из нас так сильно состарился?

Погода была не лучше. Тоска смотрела в небо. Грозовой ветер кружил по земле пыль, бумагу, мусор, скорлупу, тряпки и крапинки конфетти – ошметки умирающего летнего гуляния.

Поскольку был будний день, лишь немногие посетители – все по-другому, чем тогда! – неторопливо прогуливались по улочкам между балаганами. Лениво, молча куря трубки, изредка нехотя переругиваясь, стояли хозяева и продавцы лавок и балаганов, поодиночке или маленькими группами. Ничего, абсолютно ничего не позволяло предположить, что скучный до зевоты, вялый досуг второй половины душного буднего дня может быть омрачен каким-нибудь трагическим происшествием.

Варварская музыка осталась прежней, я узнал ее, – как и тогда, гремела она, путая мои мысли.

Когда я стоял в этом адском фейерверке божественных оперных арий, всплыло во мне воспоминание о балагане… о том балагане, где плясали на школьных скамьях и кружились на вращающемся диске гротескные фигуры… да, балаган, где я в свой день рождения промахнулся и вместо куклы попал в него, в майора.

Я пошел по площади и увидел чашу выключенного фонтана. На поверхности воды слегка рябило.

Я подошел к одному из глазевших по сторонам продавцов залежалого товара:

– Вы можете мне сказать, где находится балаган с куклами-автоматами, у которых с головы сбивают шляпу?

Мужчина посмотрел на меня так, будто ожидал именно этого вопроса:

– Вы говорите о балагане старого Календаря?

– Как зовут хозяина, я не знаю.

– Ну, тот Календарь, которого убили вчера рано утром.

– Календарь?

– Ну как же! Весь город об этом говорит. Старика убил его собственный сын, этот негодяй. Этот мерзавец Август.

– Я только сегодня сюда приехал.

– Я подумал, вы тоже хотите увидеть этот балаган. Люди бегут сюда толпами, весь день, вчера и сегодня. Любопытные бездельники! Если так будет продолжаться, вся торговля к чертям пойдет из-за одного подонка! Проклятие!

Мужчина осторожно сплюнул.

Тут меня осенило.

Предвидение!

Мужчина спросил:

– Так вы не читали газету? Сегодняшнюю «Моргенпост»?

– Нет.

– Вот так так!

Он оглядел меня с нескрываемым презрением. Тот, кто не изучает газеты, – плохой гражданин.

Внезапно он решился:

– Подождите!

Он ушел в лавку и вернулся через минуту.

– Вот, «Моргенпост». Эта статья, тут… нет, не эта… здесь, справа внизу. Можете оставить у себя. Правда. Мне она больше не нужна. Что? Где балаган? В нескольких шагах отсюда, господин. Вон там, видите? Где стоят люди. Направо от выхода!

– Спасибо!

Я взял газету и