Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Андрей Волконский – праправнук знаменитого декабриста – вернулся из эмиграции по воле родителей, которые, устав от пребывания на чужбине, решили начать новую жизнь в Москве. Перемена обстановки сильнее всех ударила по молодому Андрею. Он с большим трудом привыкал к новому образу жизни. Случайно встретившись с ним в Ленинграде, я смог услышать одну из его авангардных вещей. Так совпало, что мы оба жили тогда в гостинице “Европейская”. И когда встретились в моем любимом кафе второго этажа, он сразу же сказал, что в этот день будет исполняться его произведение “Жалобы Щазы”, написанное на основе дагестанского эпоса. Играть его должен был небольшой оркестр в Малом зале Ленинградской филармонии, находившейся в двух шагах от гостиницы.

Филармонический зал располагался на Невском проспекте буквально за углом улицы Бродского (ни в коем случае не имени поэта!), на которой стоит гостиница “Европейская”. Там был объявлен вечер классической музыки, и билеты продавались в кассе, но после окончания концерта, в зале остались только приглашенные самим Андреем люди. Их, кстати, оказалось немало. Оркестром дирижировал автор. “Жалобы Щазы” произвели на присутствующих большое впечатление. При всей трудности восприятия предложенной Волконским музыки прочитывались и национальный характер дагестанского эпоса, и изысканная авангардная интонация композитора. Успех был большой. Музыкальный дар Волконского в сочетании с его мощным интеллектуальным началом пробивали стену непонимания. В итоге в России он сделал себе имя как музыкант и композитор, хоть и продолжал писать авангардную музыку, которая, повторяю, публично не исполнялась. Как-то Андрей позвонил мне в Москве и попросил сделать полиграфический плакат к циклу его концертов старинной музыки. В это время Андрей создавал ансамбль “Мадригал”. Для исполнения музыки “до-баховской эпохи” нужны были и старинные музыкальные инструменты, такие как виола да гамба и скрипки, настроенные специальным образом, отличающимся слабым натяжением струн. Очень важен был клавесин, на котором играл Волконский.

Андрей хотел, чтобы на сцене была создана особая обстановка, соответствующая исполняемой музыке. Мы поехали в Шереметевский дворец в Останкино и попросили дать нам в аренду старинную мебель, стулья и кресла XVIII века, а также изящные канделябры, которые потом ставили на полуколонны и возжигали свечи. На большом вертикальном деревянном мольберте размещалась весьма оригинальная картина той же эпохи с изображением диковинных птиц. Эту картину – большого размера (160×200 см) и в золотой раме – мы выпросили у директора Дома ученых, а обнаружили ее там по подсказке знакомых. Мы сразу поняли, что только она может служить фоном и правильно от разить смысл предполагаемого музыкального вечера. Картина стояла в центре композиции. Концерты проходили в зале им. Чайковского и имели очень большой успех.

В дальнейшем Волконскому приходилось каждый раз ездить в Шереметевский дворец и в Дом ученых и просить необходимую мебель и картину. Все это давалось под простую расписку. Сейчас я с некоторым изумлением вспоминаю еще недавнюю доверчивость директоров упомянутых музеев. Так же легкомысленно отнеслись, и когда речь зашла о свечах в зале Чайковского. Администраторы шли нам навстречу и пусть нехотя, но разрешали. Сейчас, при теперешней дисциплине, ни о чем подобном не могло бы быть речи. Во время концертов все участники оркестра, включая Волконского и Льва Маркиза – после отъезда Волконского он возглавил этот коллектив, – были одеты во фраки, а певица Лидия Давыдова – в длинное вечернее платье. Она была крошечного роста, в платье до пола напоминала прелестную старинную куколку. У нее было дивное сопрано, и трудно было представлять, как такой голос умещается в столь хрупком теле.

Лидия стала женой художника и поэта Леонарда Данильцева, старинного моего приятеля, московского богемного человека, сильно пьющего, но очень яркого. Для облегчения общения и в связи с навязчивым созвучием имен я звал его “просто”: Леонардо да Винчи. Оригинальная пара – Лида и Леонард – являла собой тоже частицу круга Волконского, и “Мадригал” немыслим без этой богемной четы, тем более что в дальнейшем, после Льва Маркиза, ансамблем руководила Лида Давыдова.

Андрей любил московскую богемную жизнь, но его родиной была Франция, где он родился и куда его влекло. Кроме того, он надеялся, что на Западе будет легче реализовать авангардные идеи. У него даже была наивная идея перейти границу на Кавказе и таким образом уехать на Запад. В итоге все получилось менее экстравагантно. Он выехал из России и поселился в Женеве. Мне он сообщил свой адрес и телефон, и благодаря счастливому стечению обстоятельств этот телефонный номер мне вскоре пригодился – во время нашей с Беллой поездки во Францию в 1977 году мы решили побывать в Швейцарии.

В первый же вечер в Женеве я стал безуспешно звонить Андрею Волконскому. Телефон не отвечал. Я решил найти его по адресу. Центр Женевы невелик, и мне не стоило большого труда отыскать дом и квартиру Андрея. Поскольку на звонок в дверь тоже никто не ответил, я решил написать записку с нашим адресом и телефоном. Наши новые знакомые разузнали, что он получил грант и находится в Западном Берлине на стажировке. И вдруг в конце этого долгого первого дня в доме раздался телефонный звонок, и я услышал взволнованный голос Волконского. Его величество Случай! Поразительное стечение обстоятельств: Волконский, отсутствовавший в Женеве уже около полугода, вернулся из Берлина именно в день нашего приезда и, придя домой, нашел мою записку. Надо ли говорить, что он тут же появился в доме, где мы остановились. После того как мы рассказали присутствующим все наши истории и провели за столом два часа, Андрей сказал:

– Женева очень скучный город. Но я знаю одно место, которое очень люблю. Я бы хотел показать его вам.

И предложил поехать туда немедленно. Мы с Беллой согласились. Вместе с Андреем мы вышли на улицу, взяли такси и поехали на окраину города. Остановились в совсем непонятном для нас месте, около небольшого кафе, и, предводительствуемые Волконским, вошли. Совершенно обычное кафе, хотя все столики были заняты. Хозяйка, хорошо знавшая Андрея, с трудом усадила нас за принесенный откуда-то добавочный столик.

Скоро мы поняли, почему он привел нас именно сюда – ради игры необыкновенного музыканта. Это был “человек-оркестр”. Он сидел на высоком круглом табурете и, нажимая ногой на педаль, отбивал ритм на барабане, потому что педаль была соединена специальным устройством с двумя палочками, на концах которых находились большие шарики, ударявшие по вертикально стоящему барабану с обеих сторон, создавая ритмизированный фон. Сам музыкант играл на саксофоне, а из репродуктора доносилась мелодия, записанная на магнитофон, воспроизводящая звуки жгучего танго в исполнении оркестра с гавайскими гитарами. У музыканта еще имелся аккордеон, и он время от времени играл и на нем.

Хозяйка подошла к какому-то толстому господину и, взяв его за плечо, пригласила танцевать танго прямо между столиками. Мы не успели прийти в себя, как все присутствующие повскакивали с мест и пустились в пляс, роняя стулья.

Участники танцев оказались завсегдатаями заведения – в основном это был средний класс: лавочники, водители-дальнобойщики, рантье средней руки. Все пришли со своими женами или подругами.