От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова

Я бы соврала — нет, солгала — Софья Васильевна учила меня ТАК внимательно относиться к слову, что порою я просто не могла выразить мысль. Вот, сидим мы за столом, в простенке видна фотография, которую я не любила — какой-то грубоватого вида мужчина держит на руках маленькую девочку. Капроновый бант, кудряшки, ямочки. С.В. восхищал контраст — между этой грубой, материальной мощью и той нежностью, которая сквозила в глазах этого «сталевара» или «рудокопа» — не помню. У нас — перерыв. Никакого «чая» за РАБОЧИМ столом — для этого есть обеденный. Все имеет свое имя. Слово — почти фетиш, слову служат, поклоняются, наслаждаются — словом. Нельзя говорить «играться!» — запрещено категорически. Суффикс «ся», возвратный. Играть. Ты играешь. Она играет. Ты будешь играть. «Кушать» — нельзя. Так — не говорят. Господа кушают, люди — едят, скотина — жрёт… Может, я пойду? — робко спрашиваю я, глядя на часы, стоящие на письменном столе. Глагол «может» не употребляется без глагола «быть» — только «может быть», я пойду? Давай-ка, проспрягаем «Etre» — Indicatif plus-que-parfait??? Конечно, чем еще можно занять девчонку тринадцати лет? Но идет время… Я вырываюсь на свободу! Я сбегаю по ступенькам, я ложусь животом на широченные перила, я прыгаю — как первоклашка! Но — С.В. смотрит на меня из окна и грозит пальцем, и я подтягиваюсь и иду ровно — по веревочке, пока не скроюсь за поворотом. Дома — как всегда! Сумасшедший дом! Кот написал на папин чертеж высокогорной растительности Кавказа, у мамы пригорело все, что стояло на плите, брат третий час лежит в ванной с телефоном и бутылкой пива, а санузел — совмещенный, сестра Маша греет суп в кастрюльке, соседка снизу кричит, что мы опять ее залили — а мы залили! Потому, что брат замочил свои носки в раковине и уснул… Софья Васильевна уже звонила! — кричит мама, — но телефон сейчас у Никиты! Не забудь позвонить… я ухожу в нашу с Машкой комнату, достаю альбом, в который вклеены стишки на французском и делаю вид — что учу.

— Дашенька, — говорит мне в трубку С.В. — ты представляешь? Вот, послушай — «гр-р-р-озен в погр-р-ребе пор-р-рох, дымно тлеет фитиль…» — как это прекрасно! ГРРРРОЗЕН — какие раскаты «р», а? а «тлеет» — ты слышишь? Я — слышу. Я запомню это стихотворение навсегда, хотя забуду многое. Наверное, она вложила в меня столько, что уже мало кто смог занять место — занятое ею…

Глава 1

Я звоню подруге детства Аньке. У нас детство было общее — советское. В телефоне играет «Песнь Сольвейг», я выслушиваю с благоговением. Анька хватает трубку

— алло! — кричит она. Голос тонет в звуках борьбы, бьющейся посуды, собачьего лая, детского визга и легкого мата Сережки, анькиного мужа. Над всем этим — «полёт валькирий» Вагнера

— у тебя чего? вертолетная атака? (прим. в фильме Коппола «Апокалипсис» использован «полёт валькирий») — интересуюсь я.

— ты дура! — орет в трубку Анька. — Я не тебе! Я Соньке! Дашка, подожди! — это уже мне, — у нас Гальперин рожает!

— так он кобель? — недоумеваю я. Гальперин — подбросыш, как говорит сама Анька. Ленька Гальперин, перед отъездом в Израиль, оставил щенка на месяц. Пацану нужно научиться говорить по-русски, мотивировал это решение Ленька. Дела Леньку закрутили до Новой Зеландии, откуда лёту до Молчановки, в которой живут Анька с Сережкой — жуть сколько. Гальперин влился в дачную свору, но вырос редкостным уродом — длинные, тощие ноги, мохнатая морда терьера, уши явно от бассета, а нрав — от добродушной Ленькиной бабки. Вообще, на даче в Молчановке живут все. Котов и собак никто не считает — их просто кормят. По мере сил Сережка отслеживает ход любви и свадеб, но случаются и осечки. Когда Гальперина на втором году жизни разнесло, Анька заорала

— идиот! Звони Леньке! Это ж сука!

— утоплю! — орал в ответ Сережка, потому что в доме все были нервные, — утоплю всех — до единого!

Вечером, вся стая, выстроенная в ряд у засохших яблонь, была допрошена с пристрастием

— КТО? — грозно спрашивал Сережка. — КТО? посягнул на девичью честь? Ему, блин, ей — год всего! Что у вас с нравственными принципами?

Стая молчала подавленно. Папаша был пришлый. Гальперин, не подготовленный к тому повороту событий, начал щениться на ходу и внезапно. Сережка бегал и подбирал шлепающихся на пол щенят. Последний появился на свет совсем задохликом.

— Даш! — Анька перекрывает голосом «полет валькирий» — он ему дыхание искусственное делает!

— кому? Гальперину???

— да этой суке хоть бы хрен! тут последний… ой! Сонька, отойди от папы! Убери кота! Сережа!!! ты же хотел утопить всех? зачем?? Даш, все! завтра…

Всех пятерых оставили. Задохлик оказался интенсивно развивающимся и уже к месяцу зажил самостоятельно. Сережка, обещавший утопить всех, сидел в интернете, сочиняя занимательные истории про гальперинский приплод. Раздали всех. Кроме последнего. Анька назвала его Гальперин-дубль, или Гальдублин, в надежде, что Ленька вернется из Новой Зеландии.

Глава 2

Анька позвонила мне в тот момент, когда я поднесла ко рту ложку с супом.

— ау, — сказала я и слегка захлебнулась. Пока я кашляла, Анька сказала

— прикинь? Гальперин приперся, гад.

— Из Новой Зеландии? — я обрела дар речи

— сейчас Сережка выяснит, откуда. Он пошел ловить суку Гальперина и Гальдублю. — Как выяснилось недавно, Гальдубль тоже оказался сукой. В Молчановке вообще сук хватало с излишком. Пока ловили, Анька сказала

— Соня! Ты хочешь маминой смерти? — я расслышала четкий детский ответ

— да, мам, а что? — и раздался щелчок, как от мухобойки

— это у тебя мухи зимой? — спросила я

— нет, это Сонька играет со мной в пейнтбол. Я вся, как палитра. Мне нравится. Подожди, Гальперины приперлись.

— он же один приехал?

— вместе с суками их трое, — слышен был голос Гальперина — Серега! Ты чего, охренел? Какая сука? Я вам вообще никакой собаки не оставлял!

— привеееет, — протянула Анька в трубку, адресуя «привет» Гальперину, — а кто в Зеландию какую-то свалил через Израиль?

— это Гольдманы уехали! Юлька и Юрка! Я вообще был в Таиланде!

— стоп! — закричала нервная Анька и я застыла с полной ложкой борща, — Даш, ты слышишь? Он всё врёт! Ты же помнишь, это — его сука!

— Дашка! — это Гальперин орёт, но уже мне, наверное, — я им попугая оставлял! Чтобы он по-русски говорил! Кстати, гады! Где мой попугай?

— а Гольдманы-то где? — фоном было слышно, как взвизгивают собаки и щелкают, вылетая из ружья, шарики с краской, — в Караганде! Они-то как раз в Новой Зеландии!

— а что делать? — Анька спрашивает меня, пока Гальперин со словами «не позволю позорить фамилию», ловит сук

— переименуй Гальперина в Гольдмана — делов?

— ты дура? — искренне спрашивает Анька, — у собаки на четвертом году жизни? Поменять имя? У нее шок будет!