Нежность - Элисон Маклауд

не покидать Италии. Может быть, во Флоренцию, может быть, в Венецию. Сейчас же сообщи мне адрес „Ла Кановайа“, и, может быть, я увижу вас в конце августа или в сентябре. Я чувствую себя совершенно не привязанным, словно ветер может отнести меня куда угодно. Здесь, в доме, вовсе не так уж невыносимо жарко. Как поживают неукротимые конфетки? Напиши, не откладывая, о своих планах, почта ходит медленно. Д. Г. Л.»326.

И вот теперь герани пылают огнем, город внизу спит, она сидит, прислонившись к Лоуренсу, в кольце его рук, слышит его голос в темноте и ощущает вибрацию его грудной клетки.

– Более того, ты свободна, ты можешь сама строить свою жизнь, жить как хочешь, – говорит он ей.

– Надеюсь, что так, – отвечает она. – Да, я определенно на это надеюсь.

Но внутри она страшно боится, словно не сидит на прекрасном балконе итальянской виллы, а ее схватил и несет жадный ревущий ураган.

Ее ступни лежат у него на коленях. Его ладони, теплые, обхватывают ее лодыжки. Они вдвоем смотрят в ночь, одновременно близкие и одинокие. Слушают меланхолично пульсирующую песню цикад. Пара неясытей, самец и самка, перекликаются: «Ту-ит! Ту-гу!» – и он снова начинает говорить:

– Надо думать, ты теперь себя ощущаешь несколько парадоксально.

Она глядит ему в лицо, глаза большие, удивленные.

– В том смысле, что ты живешь как demi-vierge[68].

«Demi-vierge!» – туманно повторила Конни327.

– В смысле, обходишься без секса.

Как ни странно, его любопытство не раздражает. Она удивляется этому. И смеется:

– Ну, я была бы не против возобновить занятия сексом, естественно.

– Что же тебя останавливает?

– Я не уверена, что меня что-то останавливает. – Она отводит с шеи тяжелую копну волос. – Просто тут нужно подходить с разбором.

– Конечно. Есть люди, с которыми даже в автобусе рядом сидеть не хочется, а не то что ложиться в постель.

– Совершенно верно. И еще в определенном возрасте начинаешь желать чего-то большего, нежели пара комплиментов – и в койку.

– Согласен; это по́шло. Любовь – сила. До какой-то степени безличная; родом из мира стихий. Что мы для нее? – Он медлит. – Тебе решать.

Она смотрит на него и различает в темноте лишь белизну лба и блеск глаз. Фонарь дымит.

Сейчас, в суде, бывшая Розалинда Торникрофт Бэйнс смотрит, как девушка, мисс Уолл, покидает свидетельское место и идет к двери. Но при этом затуманенным глазом Розалинда видит и Лоуренса: он все еще на скамье подсудимых. Он снял куртку и стоит в рубахе, как рабочий. Глаза по-прежнему горят огнем.

Та сцена приходит к ней снова – не с силой воспоминания: непосредственное восприятие, чувство разворачивается в ней. Ощущение той давней ночи – ощущение, что ей возвращают жизнь после долгого горя и унижений брака: после долгих лет, когда она была уверена, что у нее украли будущее, когда она смирилась, что отныне будет жить без любви (кроме материнской любви к своим детям) и без секса.

Она слышит его снова. Он говорит ей на ухо.

Он женат. Она сама все еще замужем. Говорят, что Фрида часто заводит интрижки и что Лоуренс этого не запрещает. Все равно, сойтись с ним было бы неправильно. Будет неправильно. Связи его жены не имеют никакого отношения к собственной совести Розалинды и не могут служить оправданием. Она уже вызвала скандал в обществе, переспав с Кеннетом, другом детства, в отеле «Савой» 13 октября 1917 года, пока муж, военный врач, ехал на восток с войсками.

– От другого мужчины! От кого же?

– Ну, может, от Дункана Форбса. Мы с ним дружим всю жизнь328.

Она страшно обрадовалась, когда обнаружила, что забеременела с первого раза. Была счастлива, что у нее будет третий ребенок. И испытывала облегчение, ведь даже Годвин не сможет закрыть глаза на то, что она беременна от другого. Во всяком случае, она так предполагала.

– Теперь ты видишь, самое лучшее – развестись со мной и на этом поставить точку.

– Ну уж нет! Ты можешь убираться куда угодно, но развода я тебе не дам, – с идиотской непоследовательностью заявил он.

– Почему?

Он молчал, одержимый тупым упрямством.

– Ты предпочитаешь, чтобы ребенок считался твоим законным сыном и наследником?

– До ребенка мне дела нет.

– Но если родится мальчик, он будет, согласно закону, твоим сыном и унаследует твой титул и поместье.

– Мне все равно.

– Но ты должен подумать об этом. Я, конечно, сделаю все, чтобы ребенок юридически не считался твоим. Пусть он будет незаконнорожденным, если не может носить имя родного отца.

– Поступай, как сочтешь нужным.

Он был неумолим.

– Так ты не дашь мне развода?329

Она объяснила мужу, что не допустит, чтобы ребенок носил его имя. Думала, что это подтолкнет его дать ей развод. Никто не пойдет лечиться к врачу, у которого безнравственная жена с незаконным ребенком, и его клиника разорится. Его собственные любовные связи мало кого шокировали, кроме милых родственников самой Розалинды, но во всяком случае теперь он будет вынужден начать развод – иначе ему будет не на что жить. Она сказала мужу, что Кеннет Хупер согласился выступить в роли соответчика. Она сама подготовит все вещественные доказательства, на основании которых суд удовлетворит прошение Годвина о разводе.

Все это казалось вполне логичным и необходимым. Но может ли она сейчас осложнить свою жизнь еще одной незаконной любовью?

Она никогда не станет отрицать свою историю, ни перед кем. И лгать не будет. Она отказывается чувствовать стыд.

Грех это или нет, но сейчас, на балкончике, радость тихо перестраивает все ее существо.

Она слегка вжимает пятку ему в бедро и чувствует, как он твердеет. Рука слепо шарит у нее под платьем. На большом пальце мозоли, ладонь широкая. Пальцы путешествуют вверх, считывают ее, легко касаясь.

Чашелистик, лепесток, пестик, рыльце, тычинка.

Роза роз плодоносная

Раскрытая роза

Он прижимает ее к себе, и она чувствует, как его сердце отвечает эхом ее сердцу.

Как все просто.

Она уже близка, близка к точке перелома, к самой полной отдаче, когда он бормочет, обдавая дыханием ее шею. Это его прежний выговор, деревенский.

– Люблю тя. Так сладко быть с тобой, сладко тя касаться.

xxii

Дина выходит из Олд-Бейли под траурный покров сумрачного дня, и щелкают вспышки.

Она со всех ног пробегает мимо журналистов, опасаясь уничижительных отзывов в утренних газетах. Она проявила себя полной невеждой. Мистер Гриффит-Джонс совершенно правильно усомнился в ее квалификации. Она отстаивала роман ничуть не лучше, чем мог бы на ее месте любой внимательный читатель,