Под прусским орлом над Берлинским пеплом - ATSH

рукой подать до Грюнбаха – это такая зелёная, прохладная речушка у нас в лесочке, с кристально чистой водой, в которой так и хотелось искупаться в жаркий день. Родители строго-настрого запрещали нам туда ходить одним, без взрослых, но мы же дети, для нас запреты – это как призыв к действию, к новым приключениям. А нам же всё интереснее то, что запрещают, чем то, что разрешают. Вот мы и придумали: впятером лезем в воду купаться, барахтаться, плескаться, словно маленькие, неразумные выдры, один стоит на посту около самой речки, чтобы, если кто из взрослых идёт, сразу сигнал подать, свистом или громким криком, а второй караулит около самого входа в лесок, как верный часовой, чтобы вовремя предупредить остальных. Вроде как в прятки играем, чтобы не вызвать подозрений, чтобы не навлечь на себя гнев родителей. Только Хедвиг, брат мой, он всегда всё знал, он был старше и мудрее, он понимал нас лучше других. И конечно, он догадывался о наших играх. Они ведь тоже мальчишками такое проворачивали, когда сами ещё маленькими были, и отцы их так же ругали за всякие проделки. Бывало, придёт к нам, увидит, чем мы занимаемся, прищурится, посмотрит на нас хитро, потешно так поругает нас, для вида, поворчит немного, потреплет меня, самую младшую, за мокрые от воды волосенки, и с улыбкой идёт себе дальше отцу помогать, словно ничего не было. Фике снова замолчала, и я почувствовал, как её плечи слегка вздрагивают. Она тяжело вздохнула, с трудом сдерживая накатившие слёзы. — Как больно терять близких, господин Кесслер, — тихо проговорила она, и в её голосе послышалась дрожь, словно от порыва холодного ветра, пронизывающего до костей. — Живут они рядом с тобой, радуют тебя каждым своим словом, каждым жестом, каждым взглядом, любуешься ими, словно прекрасными цветами, любишь их всем сердцем, всей душой, а потом раз... и нет их, словно их и не было никогда. В один миг всё обрывается, как тонкая нить. И земля будто из-под ног уходит, и ты теряешь равновесие, и мир вокруг тебя рушится, как карточный домик. Хочешь твёрдо идти, а ноги не держат, подкашиваются, как стебли, сломанные бурей. Словно в глубину Грюнбаха проваливаешься. В резкий омут, и глубина затягивает, засасывает всё сильнее, лишая тебя воздуха, надежды, жизни. Хватаешь ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, бьёшься, барахтаешься руками изо всех сил, как лягушка, угодившая в липкую трясину, а выплыть никак не можешь, не хватает ни сил, ни умения. Дна под ногами нет, словно ты попал в бездонную пропасть. С Марлен-то я, признаться, не так уж близко знакома была, ты знаешь, не успели мы с ней подружиться, только здоровались иногда, да и всё, но я видела её теплоту, её доброту, как она любила Роя. А как глазки Роя увидела, у меня сердце кровью облилось, как будто сестричку родную потеряла, такая боль пронзила... Вы с ним, господин Кесслер, только не исчезайте, пожалуйста, и от него тоже не отдаляйтесь, не отталкивайте его от себя. Пусть вы будете заняты делами шульца, пусть и он будет пропадать на учёбе, как он того и хотел, это всё неважно. Главное, чтобы он знал, что Вы есть, что Вы ждёте его здесь, что он всегда может приехать домой, и его здесь встретят с любовью и теплом, как всегда и было. Это для него сейчас самое важное, это то, что поможет ему пережить боль, это то, что даст ему силы идти дальше. — И ты не исчезай, — сказал я, сжимая её плечи чуть крепче, стараясь придать ей уверенности и силы. Слова Фике о Рое тронули меня до глубины души, заставили по-новому взглянуть на многие вещи. Я вдруг остро осознал, насколько важна для него Фике, насколько она дорога ему, и как важно, чтобы она оставалась рядом, как верная опора. — Не знаю, как жизнь распорядится нами в дальнейшем, но знай, что ты всегда будешь моим домом и близким человеком. Пусть мы не связаны кровными узами, как родственники, но мы, несомненно, стали настоящими друзьями, а иногда друзья даже ближе, чем родственники. Я обрёл в тебе родного человека, которому могу доверить всё, и надеюсь, что ты чувствуешь то же самое, что ты ценишь нашу дружбу так же, как и я. Я сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить разговор, стараясь подобрать нужные слова, чтобы выразить всё, что у меня было на сердце. Я понимал, что это важное решение, и мне хотелось, чтобы Фике правильно меня поняла. — Я нашёл дом неподалёку отсюда, совсем недалеко, в тихом и спокойном месте, — начал я. — И, возможно, скоро перееду туда. Он требует ремонта, конечно, но место там просто замечательное, как раз то, что мне нужно. И я хочу предложить тебе переехать вместе со мной и занять должность гофмейстерины, как ты и есть по сути. Ты прекрасно справляешься с управлением домом, я это вижу каждый день, и я был бы искренне счастлив, если бы ты согласилась и дальше помогать мне, вести моё хозяйство и быть рядом, как верный друг и помощник. Я замолчал, давая ей время переварить услышанное. Мне было важно, чтобы она приняла это решение не из чувства долга, не из-за жалости ко мне, а по собственному желанию, чтобы она чувствовала, что это её собственный выбор, что ей самой этого хочется. — Я не буду тебя торопить, — добавил я, видя её задумчивое выражение лица, — Потому что на ремонт дома ещё уйдёт немало времени, возможно, несколько месяцев, а может и больше, тут уж как пойдёт. Поэтому у тебя есть возможность подумать, всё тщательно взвесить, обдумать все «за» и «против», не торопясь с ответом. Мне важно, чтобы тебе было вольно и хорошо, чтобы ты чувствовала себя комфортно, чтобы ты не была чем-то обязана. — Хорошо, — тихо ответила Фике, слегка улыбнувшись, и я увидел в её глазах искорку надежды, искорку радости. — Я обещаю подумать над вашим предложением, господин Кесслер, и дам вам ответ в ближайшем будущем. Спустя некоторое время, когда первые ростки надежды начали пробиваться сквозь толщу уныния, дела на ферме, подобно ручью, пробивающему себе путь сквозь камни, начали понемногу налаживаться. Одна треть её территории была уже полностью отстроена, возведены новые сараи и амбары, и мы, полные надежд и энтузиазма, решили закупить двадцать поросят, так сказать, для эксперимента, чтобы