Вишневая - Линн Берг

башкой думать, прежде чем финты наворачивать перед фанатами. Ну и что ты кому доказала?

От этих слов было и больно, и обидно, но еще больнее от поврежденной стопы и осознания того, что он прав. Ей бы впору думать о стартах, а она все о себе любимой. Мама в ней это и с корнем зарубить пыталась и взрастить пуще прежнего, наворачивая на уши все новый слой лапши про непохожесть на других. Какой абсурд! Ведь среди серой массы людей она была такой же незаметной молекулой, составляющая одну неразрывную систему. Не было в ней особых талантов или одаренности. Пора бы смириться.

Голова у нее, лишившись шарниров, беспомощно опала на грудь. Руки еще пытались механически мусолить край кофты, когда она ощутила кожей отхлынувшую волну. Шторм, отыгравшись, ушел за полосу горизонта, Даня прерывистую дыхания сократил практически до неделимой прямой.

— Может все не так плохо, — навалившись всем весом на левую ногу, пожала плечами Есеня.

— Может и коровы умеют летать, а что толку-то? — тяжело вздохнул Даня, устало потирая переносицу.

Он и не ждал, что это будет легко, не надеялся даже. Но в конце концов, тренерство тоже своеобразный экстрим. Особенно становится это опасным для жизни рядом с такой реактивной торпедой, как Вишневецкая.

Есеня его острую заинтересованность в адреналине почуяла рецепторами носа и языка, вот только понять их причину не успела, когда оказалась перекинутой через плечо Миронова, упираясь губами в его широкую спину.

— Малохольная ты, Вишневая, — зачем-то отметил он, медленно шествуя в сторону медпункта, — придется своими силами справляться, а то мало ли, что ты себе еще по дороге повредить успеешь.

Глава 7

— Я буду бегать.

Казалось бы, всего три простых слова, а на Даню подействовали, словно пощечина — ему не больно, но его это злило. Провоцировать его Есеня хотела в последнюю очередь: свежи еще были воспоминания о том, как яростно он тащил ее в медпункт на буксире. Только выбора он ей своей упертостью не оставил.

— Обойдешься, — прилетело безапелляционное в ответ.

Врач, все это время наблюдающий долгую тираду, только головой в знак неодобрения покачал. Рта за густым серебром усов у него видно не было, а потому можно было лишь догадываться, как именно скривлены его губы — в усмешке или улыбке. Глаза за тонкой оправой очков искрились непонятным воодушевлением и весельем, его будто забавляли эти препирательства Дани и Есени.

В кабинете вместе со стойким запахом медицинского спирта висело напряжение, да такое, что спичку не подноси. Вишневецкую от сверстников всегда отличало благоразумие, с коим она умудрялась вовремя сделать шаг назад и уступить. Но с Мироновым рядом словно пломбу всякий раз срывало, не позволяя затыкать рвущийся наружу фонтан.

— Моя нога, мои соревнования, — уперлась Есеня, чем только лишний раз подстегнула тело напротив.

Рвануть эта ядерная могла в любую секунду без детонатора и таймера, тут ни сбежать, ни укрыться. Лучшим вариантом для Сени было просто отступить и подчиниться его непреклонной воле, но отчего-то не позволяла этого сделать полная уверенность в своих силах.

— Я сказал, что ты не побежишь, — не терпящим пререканий тоном, повторил Даня, — значит, ты не побежишь.

— Ты что доктор? — не унималась она, — нормально я себя чувствую!

Слушать Миронов не хотел, и весь вид его демонстрировал глубокую удрученность ситуацией: тут вообще лучше было бы просто не возникать. Вишневая хорошо знала, что бете альфу ни в жизнь не подавить, не устроена так природа, чтобы сильный слабому подчинялся. Закон этот был непреклонен и нерушим, в противном случае Чарльз Дарвин понапрасну тратил время на свои теории.

— Серьезных повреждений я не вижу, конечно, — вступил в полемику доктор, как бы напоминая о своем присутствии, — но я все же не рекомендую участвовать в стартах.

Старик не к месту занял положение подле Дани, внося неоценимый вклад своими комментариями, а Вишневецкая не располагала такими ресурсами, чтобы переспорить сразу двоих.

— Я серебро взяла на соревнованиях, когда лодыжку свернула, — в ход пошла тяжелая артиллерия, — и ничего, жива.

Она отнюдь не задавалась целью спровоцировать его, но слова сработали ровно как надо — словно увесистый удар исподтишка. На последней реплике у Дани будто чеку сорвало: он рванул к ней через весь кабинет и сквозь стиснутые зубы выдавил:

— Ты думаешь, мы тут развлекаемся что ли? Мне отвечать за тебя, малахольная, надо! Если с тобой что-то случится, спросят в первую очередь с меня. Не испытывай судьбу, Вишневая.

До сего момента ей казалось, что она познала весь спектр мироновского гнева, но как же она ошибалась. Такого пламени в его взгляде видеть ей не доводилось, тот словно бы плавил ее через зрачок своим негодованием и злостью.

— Если бы ты меня послушала и не лезла во все это, разговора бы не было. Хрен ты завтра побежишь.

Он четко и бескомпромиссно поставил точку в споре. Добавлять к сказанному больше Даня не собирался, прогорел внутри фитиль. Есеня была бессильна что-либо исправить. Аргументы в ней иссякли вместе с запалом, оставляя после себя только горчащую обиду от несправедливости происходящего. Пускай она сама себя подвела под монастырь, сама сделала этот чертов прыжок и растянула лодыжку, неужели ее поступку нет никакого оправдания?

За Даней громко хлопнула дверь, она же осталась один на один с понимающим доктором, который без лишних слов вытянул из шкафчика эластичный бинт и туго перетянул травмированную ногу. Он на диалог не напрашивался, за что Есеня была просто безмерно ему благодарна.

— И что, у меня совсем шансов пробежать нет? — с угасающей надеждой спросила Вишневецкая. — Даже малюсенькой возможности?

Доктор в ответ растянул на губах усталую улыбку и тихо произнес:

— Нога твоя, сама решай, но я лично не думаю, что оно того стоит. Здоровье всегда важней.

Где-то глубоко внутри Есеня осознавала, что и Даня, и доктор безоговорочно правы безо всяких «если» и «но». Но все же упрямая мысль, что сил на финальный рывок ей хватит, все никак не хотела умирать. Вот если бы она жила во времена мезозоя, с таким упрямством вид ее вымер бы раньше, чем динозавры от наступившего ледникового периода. Сеня догадывалась, что Миронов ее даже за попытку пробежать закопает где-нибудь под сосной и даже крестик на прощанье не поставит, но глупость была сильнее страха.

Когда нога была уже забинтована да так туго, что ей едва удавалось пошевелить, Есеня вежливо попросила таблетку обезболивающего, засовывая ту вопреки ожиданиям доктора в карман.

— Мало ли что, — прагматично отозвалась она, покидая кабинет неуверенной, прихрамывающей