Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

– Ну что, постараюсь теперь поскорее все вырезать и собрать, идет? – говорю я девочке.

– Да! Показать тебе нашу комнату?

Вид у комнаты праздничный. На двухъярусной кровати висит колпак феи и боа из перьев цвета фуксии. Рядом с кроватью стоит детский столик со стульчиком, на нем лежат рисунки и карандаши. У противоположной стены стоит длинная напольная вешалка, вся забитая разноцветными нарядами, сшитыми Аделаидой. Под ней аккуратным рядком выставлен десяток пар обуви. Арья пытается нацепить на себя большие крылья бабочки – очевидно, творение матери.

И тут я полностью включаюсь: до меня доходит, что я у кого-то дома, но без конкретной причины. Без задания. Хоть раз не по работе. На душе становится тепло, я чувствую, что сейчас я не просто рука, приклеенная к отвертке, и подхожу к нарядам.

Аделаида признается, что мечтает зарабатывать на жизнь своими творениями, бросить работу, которая высасывает из нее все соки, не оставляя сил ни на что другое. А все ради чего? Ради того, чтобы продать одежду, сшитую в рабских условиях из вредных и дешевых материалов, вечно спешащим и равнодушным покупателям под покровительственным надзором менеджера-сексиста.

С другой стороны, это тоже не так просто: ей нужно больше времени на создание платьев, нужно как-то себя показывать, не завышать цены, чтобы привлечь покупателей, найти место под шоурум…

– Сплошной бардак. Мечта без крыльев, – замечает она, глядя на крылья дочки.

Ей бы хотелось найти другую, менее напряженную, но лучше оплачиваемую работу, пока она мастерит крылья для своей мечты, но ни одно из ее собеседований не дало результата. Работодателям нужны энергичные грамотные девушки, но никто не собирается платить им столько, сколько они заслуживают, а тем более давать им расписание, с которым можно успевать не только работать, но и жить.

– Представь себе уголочек с моими нарядами в таком волшебном магазине, как «Новый мир». Переступаешь порог – и ты в другом измерении, все проблемы остаются за дверью. Вокруг тебя красота, возможности – даже просто надеть платье, о котором мечтала… Ну и бред – разобрать и продать это место, даже не поинтересовавшись, что ты продаешь.

Похоже, Аделаида расстроена так же, как и я, и на меня это производит впечатление. Я без задней мысли начинаю рассказывать ей о Дороти, о том, как она любила этот магазин, и о Маргарет, которая таинственным образом отказалась от наследства. Аделаида еще сильнее мрачнеет, а потом поднимает глаза и объявляет:

– Я слишком устала ждать.

– В каком смысле? Ждать чего?

– Вот именно – чего? В этом весь вопрос. Наше общество сейчас только и делает, что ждет. Ждет справедливости, перемен, лучшего будущего, свершения чудес. Или просто смиряется. Но порой даже непонятно, с чем смиряться, так что просто сидишь и ждешь.

Не хотелось бы это признавать, но в моем случае все именно так. Вся моя жизнь – это долгое ожидание, и я не удивлюсь, если оно окажется бесконечным.

– Куда делся боевой дух прошлого? – напирает Аделаида. – Раньше люди боролись! Бунтовали, противостояли, саботировали… И это давало результаты. Тебе же дорог этот магазин, правда? – спрашивает она меня. – Это видно за километр.

Мне остается только кивать, рассматривая свои потрескавшиеся пальцы и пытаясь угадать, к чему она это клонит. Долго гадать не приходится.

– Пока мы ищем Маргарет, надо саботировать просмотры магазина, – отрезает она тоном, не терпящим возражений.

То, что она сказала «мы», что-то во мне задевает, и я чувствую, что вот-вот расплачусь. Совершенно нежелательная реакция, которую я пытаюсь подавить.

– Немного безумная идея, – вырывается у меня.

– Конечно. Но что это за жизнь, в которой нет ни капельки безумия?

«Разве что капелька», – хочу я сказать.

– Начнем с простого, – продолжает она размеренным тоном. – Снимем табличку.

– Табличку «ПРОДАЕТСЯ»?

– А какую еще? Пойдем сегодня же вечером.

У меня вырывается смешок, больше похожий на усмешку или на чихание. В голове вертятся слова синьоры Далии: «У тебя нет оправданий, но ты все равно не живешь».

– Это безумие… но лучше, чем ничего, – говорю я, поднимая руки в знак капитуляции.

– Хорошо, значит, решено. Хотя минуточку, не хватает одной важной детали. Может, примеришь какое-нибудь из моих платьев?

– Спасибо, но…

– У меня есть одно, которое будет тебе в самый раз.

– Мне просто… – мнусь я, не зная, как это лучше выразить. – Мне не нравится бросаться людям в глаза.

– Открою тебе секрет: ты и так бросаешься в глаза. Девушка в костюме сантехника, с огромной сумкой инструментов и всегда одна. Куда еще сильнее бросаться…

Перед тем как я выхожу за дверь, она добавляет:

– Открою тебе еще один секрет: я знала, что тебя зовут Гея и что это ты делаешь оригами с цитатами. А еще я видела, как ты развешиваешь таблички по всему дому.

15

Эудженио кусает уже второй кекс с «Нутеллой». Кексы его мама передала мне вчера вместе с другой едой. Чтобы составить ему компанию, я поклевываю свою порцию лазаньи. Я уже привыкла ложиться спать на голодный желудок и всегда готова вскочить, если будет нужно.

Я вспоминаю о табличке, которая лежит под моей кроватью. «ПРОДАЕТСЯ». Аделаида захотела, чтобы для кражи мы надели балаклавы, которые она сама сшила, – со стразами, цвета фуксии.

– Так нас точно никто не заметит, – позволила я себе сострить, но она ответила, что никто сейчас ничему не удивляется и кому вообще какое дело до нас в полдевятого вечера в воскресенье. Впрочем, раздумывать мне было некогда: к девяти я ждала к себе сына подруги.

– О чем думаешь? – спрашивает Эудженио, вытирая рот салфеткой.

То, что вертится у меня в голове, невозможно объять одной фразой. Я вся обратилась в мысль. Моя рутина полетела в трубу, карты смешались, ориентиры размылись.

– О «Новом мире».

– Надо тебе хоть иногда выбираться из нашего района, – бросает он, отправляя себе в рот последний кусок кекса.

– Кому нужен город, когда есть район?

– Ты не представляешь, какой он красивый, каждый день разный, даже каждый час. А какое волшебство, наверное, творится ночью! – Как всегда, когда он рассказывает о своих поездках на автобусе, глаза у него загораются. – Девяносто первая маршрутка курсирует по всей окружной, никогда не останавливается. Можно зайти в нее и кататься до бесконечности, наблюдая через окошко за мелькающим городом. И все заботы, от малой до большой, начнут уменьшаться, пока не превратятся в точку. И не исчезнут. – Он пожимает плечами.

Я понимаю, почему эти мысли его успокаивают. Я говорю себе приблизительно то же самое, просиживая вечера в глубоком кресле в гостиной и мечтая, что больше никогда не выйду из дома: это, конечно, нелепость, но при желании вполне осуществимо. От этой мысли мне становится легче. Начинает казаться, что у меня есть путь к отступлению.

Эудженио все еще одет в свою форму. Если бы мы не сшили ее сами, я бы даже приняла ее за настоящую. Синий костюм, голубенькая рубашка, красный галстук, а зимой еще бордовый жилет. Слегка пузатенький и чересчур уж молоденький работник. Хоть его четырнадцать лет – это совсем не те четырнадцать, что у его сверстников. Трудные семьи как теплицы: созреваешь в них гораздо быстрее.

Форма всегда хранится у меня, я смастерила для нее специальную вешалку. У Эудженио есть дубликат ключей от моей квартиры. После школы он поднимается ко мне переодеться, а потом, в 13:56, садится на 91-й автобус, неизменно занимая место рядом с окошком. К пяти часам он возвращается, снимает форму, переодевается и через двор шагает домой. На прощанье мы машем друг другу из окна. По субботам и воскресеньям он уходит кататься на целый день. Родителям говорит, что пошел в библиотеку. Им бы не понравилось, что он бредит мечтой стать водителем автобуса: они считают, что в его будущем обязательно должна присутствовать закусочная. А я его прикрываю, потому что понимаю, как ему нужна эта мечта. К тому же книги он действительно с собой носит, и я знаю, что он их читает.

Эудженио зовет автобусы маршрутками из-за своей бабушки. Летом они каждый день садились на маршрутку, которая