Последний, кого ты любила - ЛДжей Эванс

я винила себя, но правда была в том, что Мэддокс ушёл слишком легко. Я попросила его не возвращаться в Дэвис после той первой поездки, на которую он наскрёб денег, и он не вернулся. Я попросила его не звонить после того, как обручилась, и он не звонил — за исключением одного раза, два года спустя, когда всё закончилось плохо для нас обоих.

Будто отказаться от меня оказалось для него совсем несложно.

Где-то глубоко внутри, наверное, я хотела — нет, нуждалась в том, чтобы он поборолся за меня чуть сильнее. Мне нужно было знать, что я стою того, чтобы меня держали.

Слёзы снова подступили, и я попыталась смахнуть их.

Мой терапевт был прав. Раны моего детства так и не зажили, несмотря на всю ту новую, блестящую жизнь, которую я пыталась себе построить.

В конце концов, мне приходилось жить с тем, что меня никогда по-настоящему не хотели. Только один раз, ненадолго, меня любил мальчишка, смотревший на меня так, будто весь мир, все звёзды Вселенной заключены в одном человеке.

Но теперь он вырос и узнал правду — что звёзды были лишь миражом, тусклым сиянием снаружи, скрывающим пустоту внутри.

Когда Мэддокс вышел из дома, он нёс на руках маленькую девочку. Она прижимала к груди плюшевого единорога и была закутана в пуховик с блестящей радугой на груди.

А сам Мэддокс… На нём была чёрная ковбойская шляпа, и он выглядел почти так же, как тот, кем был в последний раз, когда я его видела, — и это полоснуло по сердцу острой болью.

Но на самом деле он был другим.

Казалось, его мышцы удвоились, и, возможно, он даже подрос на пару сантиметров. В тесном коридоре дома он казался просто огромным, но я думала, что это из-за ограниченного пространства. А теперь, когда я видела его снаружи, было ясно, что он действительно стал намного больше, чем в подростковом возрасте.

Он скрылся с девочкой в отдельно стоящем гараже, и, когда дверь поднялась, я была поражена, увидев, как оттуда выезжает его старый Бронко.

Сквозь слои грусти пробилась тёплая волна радости.

Я была рада, что он его сохранил.

Мэддокс изменился, а Бронко — нет.

Он всё так же нуждался в покраске, лесная зелень кузова местами проржавела, точно так же, как и в тот день, когда он его купил. С этой машиной у нас было столько воспоминаний. В ней мы потеряли невинность.

Тепло и томление разлились по телу, стоило вспомнить прикосновения, руки, губы, скользившие по обнажённой коже под светом луны, пробивавшимся сквозь окна. Но прежде чем меня захлестнули воспоминания, маленькая девочка в автокресле улыбнулась мне — и этот момент разбился на осколки.

Мэддокс свернул на перекрёсток, и я включила передачу, следуя за ним. Мы выехали из города, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, погружая пейзаж в темноту. Когда мы проезжали поворот на озеро, меня захлестнул новый поток воспоминаний. Но вскоре перед нами раскинулись бескрайние поля, холмы и древние деревья — мы въехали в земли ранчо.

Когда мы добрались до подъездной дороги Хатли, я замерла.

Передо мной возвышались массивные каменные колонны и кованые ворота, в чугунном узоре которых был вплетён силуэт вздыбленного мустанга. Надпись наверху гласила: «Добро пожаловать на ранчо Хатли».

Моё сердце пропустило удар.

Всё выглядело так… богато.

В последний раз, когда я была здесь, они держались за ранчо из последних сил. Тогда не было никаких ворот, здания нуждались в ремонте, а молочное оборудование едва функционировало.

Когда ворота начали раздвигаться и мы поехали по дороге к дому, я вдруг ощутила облегчение, что Мэддокс привёз меня сам.

Если бы мне пришлось останавливаться перед входом и объяснять своё появление в домофон, я бы просто не смогла этого сделать.

Деревья, тянувшиеся вдоль извилистой дороги к фермерскому дому, казались выше и гуще. Грунтовая дорога, когда-то изрытая ямами, теперь была покрыта асфальтом. Ещё один знак того, что ранчо, которое я знала, исчезло, уступив место его версии из какого-то параллельного мира.

Когда дом наконец показался, меня накрыло волной воспоминаний — Мэддокс, гоняющийся за мной по крыльцу, ночи, проведённые на крыше у его окна, лазанье по деревьям, верховые прогулки. Но потом воспоминания растворились в шоке от того, как всё изменилось. В свете фар мелькнул некогда серый дом с облупившейся краской, который теперь был прекрасного светло-голубого цвета с белыми наличниками и крышей из серой черепицы.

Когда мы объехали его, направляясь к сараю, я заметила большое пристроенное крыло, вытянутое назад, словно буква Л. В центре пристройки красовались массивные дубовые двери с витражными вставками и вывеска, надпись на которой я не успела разобрать, стараясь не отставать от Мэддокса.

Он припарковался у огромного сарая, который когда-то казался больше самого дома, и там меня ждали ещё более неожиданные перемены. Раньше тяжёлые, выцветшие красные двери всегда были распахнуты, позволяя заглянуть внутрь, где виднелись лошади, коровы, трактора и разбросанное повсюду фермерское оборудование. Теперь же сарай был покрашен в те же цвета, что и дом, двери плотно закрыты, а во дворе царил порядок. Единственное, что осталось неизменным — запах сена и животных, который пробивался даже сквозь закрытые окна, пока я останавливалась рядом с Бронко Мэддокса, на аккуратно размеченном асфальтовом парковочном месте.

Эти перемены сбивали с толку, словно я упустила что-то важное. Что-то огромное.

Сердце бешено колотилось, а руки дрожали, но я заставила себя выйти из машины и открыть багажник. Чемодан на колёсиках я не тронула, взяла только ручную кладь. Я ведь не собиралась задерживаться. Оставалась на одну ночь, чтобы прийти в себя, а потом придумаю новый план.

Я всегда могла вернуться в Калифорнию — остаться в квартире или отправиться в Эвелин Бич к Салли и её отцу. Они бы меня приняли. Обогрели бы.

Но при мысли об этом что-то скрутило внутри.

Я не хотела приносить им весь этот хаос.

Когда я обернулась, Мэддокс уже помог своей дочке выбраться из машины. Она подпрыгнула и побежала ко мне, размахивая плюшевым единорогом.

— Привет! Я — Мила, а это Честер, — радостно объявила она, показывая на игрушку.

— Очень приятно познакомиться, Мила и Честер, — выдавила я, пытаясь взять себя в руки и включить тот дружелюбный голос, которым успокаивала детей в приёмном отделении.

Но это оказалось куда труднее, чем я ожидала. Потому что она была красивой. Потому что она была его.

Эта мысль перехватила дыхание.

Её волосы были светлее, чем у Мэддокса, лицо круглее, глаза больше, но