Парфюмер. История одного убийцы - Патрик Зюскинд

Он получил при крещении имя Жан-Батист. И так как приор втот день пребывал в хорошем настроении и его благотворительные фонды не были доконца исчерпаны, ребенка не отправили в Руан, но постановили воспитать за счетмонастыря. С этой целью его передали кормилице по имени Жанна Бюсси,проживавшей на улице Сен-Дени, которой для начала в качестве платы за услугипредложили три франка в неделю.

Несколько недель спустя кормилица Жанна Бюсси с плетенойкорзиной в руках явилась к воротам монастыря и заявила открывшему ей отцуТеррье — лысому, слегка пахнущему уксусом монаху лет пятидесяти: «Вот!» —поставила на порог корзину.

— Что это? — сказал Террье и, наклонившись надкорзиной, обнюхал ее, ибо предполагал обнаружить в ней нечто съедобное.

— Ублюдок детоубийцы с улицы О-Фер!

Патер поворошил пальцем в корзине, пока не открыл лицоспящего младенца.

— Он хорошо выглядит. Розовый и упитанный…

— Потому что он обожрал меня. Высосал до дна. Но теперьс этим покончено. Теперь можете кормить его сами козьим молоком, кашей, реповымсоком. Он жрет все, этот ублюдок.

Патер Террье был человеком покладистым. По долгу службы онраспоряжался монастырским благотворительным фондом, раздавал деньги бедным инеимущим. И он ожидал, что за это ему скажут спасибо и не будут обременятьдругими делами. Технические подробности были ему неприятны, ибо подробностивсегда означали трудности, а трудности всегда нарушали его душевный покой, аэтого он совершенно не выносил. Он сердился на себя за то, что вообще открылворота. Он желал, чтобы эта особа забрала свою корзину и отправилась восвояси иоставила его в покое со своими младенцами и проблемами. Он медленно выпрямилсяи втянул в себя сильный запах молока и свалявшейся овечьей шерсти, источаемыйкормилицей. Запах был приятный.

— Я не понимаю, чего ты хочешь. Я действительно непонимаю, чего ты добиваешься. Я могу лишь представить себе, что этому младенцуотнюдь не повредит, если ты еще некоторое время покормишь его грудью.

— Ему не повредит, — отбрила Жанна, — а мневредно. Я похудела на десять фунтов, хотя ела за троих. А чего ради? За трифранка в неделю!

— Ах, понимаю, — сказал Террье чуть ли не соблегчением, — я в курсе дела: стало быть, речь опять о деньгах.

— Нет! — сказала кормилица.

— Не возражай! Речь всегда идет о деньгах. Если стучатв эти ворота, речь идет о деньгах. Иной раз я мечтаю, чтобы за дверью оказалсячеловек, которому нужно что-то другое. Который, например, идучи мимо, захотелбы оставить здесь маленький знак внимания. Например, немного фруктов илинесколько орехов. Мало ли по осени вещей, которые можно было бы занести идучимимо. Может быть, цветы. Пусть бы кто-нибудь просто заглянул и дружески сказал:«Бог в помощь, отец Террье, доброго вам здоровья»! Но, видно, до этого мне ужене дожить. Если стучат — значит нищий, а если не нищий, так торговец, а если неторговец, то ремесленник, и если он не попросит милостыню — значит предъявитсчет. Нельзя на улицу выйти. Не успеешь пройти по улице и трех шагов, как тебяуж осаждают субъекты, которым вынь да положь деньги.

— Это не про меня, — сказала кормилица.

— Вот что я тебе скажу: ты не единственная кормилица вприходе. Есть сотни превосходных приемных матерей, которые только и мечтают затри франка в месяц давать этому прелестному младенцу грудь, или кашу, или соки,или иное пропитание…

— Вот и отдайте его такой!

— …Но, с другой стороны, нехорошо так швырятьсяребенком. Кто знает, пойдет ли ему на пользу другое молоко? Дитя, знаешь ли,привыкло к запаху твоей груди и к биению твоего сердца.

И он снова глубоко втянул в себя аромат теплого пара,который распространяла кормилица, но, заметив, что слова его не возымелидействия, прибавил:

— А теперь бери ребенка и отправляйся домой. Я обсужуэто дело с приором. Я предложу ему платить тебе в дальнейшем четыре франка внеделю.

— Нет, — сказала кормилица.

— Ну, так и быть: пять!

— Нет.

— Так сколько же ты требуешь? — вскричалТеррье. — Пять франков ( это куча денег за такие пустяки, как кормлениемладенца!

— Я вообще не хочу никаких денег, ( сказалакормилица. — Я не хочу держать ублюдка в своем доме.

— Но почему же, моя милая? — сказал Террье и сноваповорошил пальцем в корзине. — Ведь дитя очаровательное. Такое розовое, неплачет, спит спокойно, и оно крещено.

— Он одержим дьяволом.

Террье быстро вытащил палец из корзины.

— Невозможно! Абсолютно невозможно, чтобы грудное дитябыло одержимо дьяволом. Дитя не человек, но предчеловек и не обладает ещеполностью сформированной душой. Следовательно, для дьявола оно не представляетинтереса. Может. Он уже говорит? Может, у него судороги? Может, он передвигаетвещи в комнате? Может, от него исходит неприятный запах?

— От него вообще ничем не пахнет.

— Вот видишь! Вот оно, знамение. Будь он одержимдьяволом, от него бы воняло.

— И, чтобы успокоить кормилицу и продемонстрироватьсвою собственную смелость, Террье приподнял корзину и принюхался.

— Ничего особенного, — сказал он, несколько развтянув воздух носом, — действительно ничего особенного. Правда, мнекажется, что из пеленок чем-то попахивает, — и он протянул ей корзину,дабы она подтвердила его впечатление.

— Я не о том, — угрюмо возразила кормилица иотодвинула от себя корзину. — Я не о том, что в пеленках. Его грязныепеленки пахнут хорошо. Но сам он, сам ублюдок, не пахнет.

— Потому что он здоров, — вскричал Террье, —он здоров, вот и не пахнет! Пахнут только больные дети, это же всем известно. Кпримеру, если у ребенка оспа, он пахнет конским навозом, а если скарлатина, тостарыми яблоками, а чахоточный ребенок пахнет луком. Этот здоров — вот и все,чем он болен. Так зачем ему вонять? Разве твои собственные дети воняют?

— Нет, — сказала кормилица. — Мои дети пахнуттак, как положено человеческим детям.

Террье осторожно поставил корзину обратно на землю, потомучто почувствовал, как в нем нарастают первые приливы ярости из-за упрямстваэтой особы. Нельзя было исключить вероятности того, что в ходе дальнейшейдискуссии ему понадобятся обе руки для более свободной жестикуляции, и он нехотел тем самым причинить вред младенцу. Впрочем, для начала он крепко сцепилруки за спиной, выпятил свой острый живот по направлению к кормилице и строгоспросил: